Руками вытирай. Иначе мордой придется.
Ноющая щека Хорька помогла сделать правильный выбор, и он начал очищать кнопки своей чеченкой, то и дело потирая испачканной о кнопку рукой ушибленную щеку. Маленького не зря называли Хорьком. Именно за изворотливость ума и способность приспосабливаться носил это ненавистное ему прозвище, хотя, впрочем, и внешне походил на какого-то зверька с заостренной мордочкой и мелкими зубами.
— Ну…
Долговязый побледнел, но не двинулся с места. Он был Лидером, а Лидеру не пристало подчиняться. Вторая оплеуха отбросила его в тот же угол. В тусовке он был известен как Долговязый.
Воспользовавшись тем, что дядька занялся товарищем, Хорек бросился наружу. Геркулес рванулся за ним и чуть не опрокинул хозяина. Сориентировался и Лидер. Бросился в том же направлении и был моментально завален на кафель, и единственным приятным ощущением на тот момент было для него холодное прикосновение плитки к пылающей щеке.
Конечно, самое правильное было просто выпороть, и он бы сделал это с превеликим удовольствием, с оттяжечкой, как умел делать батька, но если нет условий…
— Что, мразь, худо тебе? — спросил бывший сержант, оттаскивая собаку. — Худо. Хорошо еще, что собака в наморднике. Встать! Встать!
В эти минуты Долговязый наверняка вспомнил, что ещё несовершеннолетний, и ему стало невыносимо жалко себя. Уже готовый просить дяденьку отпустить с обещаниями никогда так больше не делать, затравленно косился на дверь подъезда в надежде на чудо.
Чуда не произошло. Никто так поздно не гулял. Радовало одно. Унижения не видел Хорек.
Когда дядька, схватив за куртку, провел носом по вымазанным кнопкам лифта, понял: такого не разжалобишь, да и не дядька он вовсе, а молодой мужик.
— Я же тебя предупреждал, что мордой вытирать будешь, — приговаривал Валерий упирающемуся парню.
Долговязый сделал отчаянную попытку вырваться, но тяжелая пятерня так шлепнула по щеке, что на глазах выступили слезы. Теперь Геркулесу очень не нравилось поведение юноши и хотелось проявить свое отношение к происходящему, несмотря на запреты хозяина.
— Это ты вчера к бабе приставал?
По тому, как забегали глаза, как дрогнуло и скривилось перемазанное краской лицо пацана, Валера понял — попал в точку. Аж дух перехватило, не ожидал такой удачи. Думал, весь день справки наводить придется.
— Она нас сама подонками обозвала, — вдруг выпалил пацан.
Внутри у сержанта все клокотало. Он бы мог простить лифт, но оставить без внимания выходку с любимой женщиной — никогда.
— Женилка не отросла, а туда же, — и его осенило. — Снимай штаны, — приказал он ледяным голосом, — сейчас мы размер посмотрим.
— Что? — переспросил Лидер с надеждой, что ослышался.
— Штаны, говорю, снимай, и живо, — очень тихо, почти одними губами предложил бывший сержант.
— Зачем? — Долговязый ухватился обеими руками за пояс.
— Я жду, — напомнил старший и ослабил поводок рычавшего пса, который теперь почти доставал оскалившейся пастью до интимного места пацана.
Мысль о том, что поводок может лопнуть или дрогнуть держащая его рука, привела дрожащие руки в лихорадочное движение, и через пару секунд джинсы были спущены до кроссовок.
— Снимай кроссовки!
Хрип перетянутого ошейником горла не позволил раздумывать и доли секунды.
— Что снимать? — с ужасом спросил, ещё на что-то надеясь, молодой, но мужик был неумолим, что подтвердил пинок под зад.
— Свяжи в узел. Связал? Давай сюда… Валера взял узел в руки и пошел к выходу. На сломленного Лидера даже не смотрел. Парень, прикрывая ладошками срамное место, вжался в угол. Выйдя на улицу, Валерий, широко размахнувшись, забросил одежду куда-то в темноту. Вернулся.
— Иди домой. Можешь соврать папочке, что к тебе хулиганы пристали.
Хозяин с собакой зашли в кабину лифта. Двери медленно отсекли их от площадки первого этажа и стоящего в простенке голого пацана. Тот бросился к выходу. Хлопнула входная дверь.
Валерий уже не видел, как замелькали в темноте белые тощие ягодицы. Он запел. И в шахте лифта, вниз и вверх одновременно, разнеслась тоска мужика по бабе.
Одно точно знал Валерий и не знала его собака: а ведь взорвись, и посадили бы. Посадили. За это вонючее молодое дерьмо.
Сидеть не хотелось.
Соломон Погер накрыл голову подушкой и вздохнул. Валерка гуляет. Машину обмыл. Слышаля этот рев и многие другие. Привыкли.
Глава 19
На пустыре вокруг костерка, постоянно задуваемого порывистым ветром, сидела, тесно прижавшись друг к другу, молодежь из близлежащих домов.
Многочисленная компания разделилась на две части. Одни, подложив куски картона, на бетонной плите, другие напротив, на найденной доске, застеленной газетами… Места не хватило только Лолите, и она расположилась на коленях у самого толстого. Их съежившиеся фигуры и посиневшие лица говорили о продолжительном пребывании на свежем воздухе, на это же указывал и толстый слой подсолнуховой шелухи под ногами, обутыми в почти одинаковые кроссовки. Молодые люди «зависли» в этом месте, так как ждали «помогалу» с наркотой и уже понемногу выпили, о чем свидетельствовали две пустые бутылки из-под водки и с полдюжины одноразовых стаканов. Все собравшиеся покуривали травку и пока ещё не кололись. Тем, кто сидит на героине, спиртное употреблять нельзя, так как, выпив и уколовшись, можно словить вечный кайф. Настроение было под стать погоде, хреновое, а двое вообще весь вечер молчали, изредка вздрагивая и озираясь, чем походили на очень юных алкоголиков с синдромом беспричинного страха.
Лолите надоело общество своего кавалера. Она спрыгнула с его колен и подошла к Долговязому:
— Ты сегодня как прожеванный бургер.
— Будешь…
— Опять стишки сочинял?
— Тебе-то…
— А ты попробуй.
Лолита сделала круглые глаза, и, поколебавшись, он тихо начал. Так тихо, чтобы слышала только она. Впрочем, остальным, кроме прежнего Лолитиного «стула», было до лампочки.
