– Врешь! – Дональд вскочил и схватил Стена за лацканы пиджака.
Но тот, усмехаясь, открыто смотрел ему в глаза. Дональд оттолкнул его и устало опустился в кресло.
– Ты, наверно, прав, Стен. Кулаки – плохой довод в споре.
Стен поправил пиджак и продолжал, как будто ничего не произошло:
– Ты же знаешь, что Дункан любил погулять. Полиции ничего не стоило прикинуть его доходы и расходы. После покупки дома стало особенно ясно, что у него есть побочный заработок. Конечно, учли, что клуб платит из-под прилавка. Ведь это не такой уж большой секрет. Ориентировочно сумма известна даже налоговому управлению. Но ее не хватило бы на дом… И грешен не один Дункан. Только к старику Марфи, сколько ни щупали, не смогли подкопаться. Похоже, что он не участвовал во всех этих аферах, хотя и не мог их не видеть.
Дональд больше не хотел слушать. Толстые губы Стена представлялись ему чудовищными воротами, сквозь которые бесконечным потоком лилась опустошающая душу грязь. И первым желанием было заткнуть ему рот. Но какая-то внутренняя сила заставляла его слушать. В мозгу билась лишь одна мысль: «Дункан! И Дункан тоже! Нет, это ошибка! Неужели Дункан в минуту своего великолепного рывка, когда он уходил от опекуна, рывка, который вызывал восторг тысяч людей, думал о том, чтобы не просчитаться при дележе?!»
Дональд взглянул на часы. Пора идти к Марфи. Стен перехватил взгляд Дональда и, поднимаясь, сказал:
– Мы, пожалуй, заговорились, Дон. Мне хочется верить, что ты поймешь меня. Я охотно прощаю тебе твой удар. Хотя он был слишком тяжелым и не соответствовал тяжести моего преступления, если таковое вообще было. – Стен засмеялся. – И я надеюсь, когда ты придешь к единственно правильному выводу, мы с тобой еще поработаем в наших общих интересах.
Не подавая руки, он ушел. Дональд слышал, как внизу хлопнула дверь. Потом взвыл мотор, и машина рванулась прочь.
Темнело. Дональд лежал на диване, уткнувшись лицом в скрещенные руки. Ни о чем не хотелось думать. Будто внутри сломался маленький, но очень важный винтик, державший сложную систему, название которой – собственное «я». Он уже совсем было собрался позвонить Марфи и отказаться от встречи. Но потом стал и, машинально одевшись, спустился вниз.
38
Марфи встретил Дональда сам и поспешно провел в свой кабинет, плотно прикрыв за собой дверь. Будь Дональд не столь расстроен разговором со Стеном, он легко заметил бы волнение Криса, которое тот едва сдерживал. Усевшись в кресло, Марфи слегка дрожащими руками стал набивать в трубку табак.
– Я должен тебе сказать, мой мальчик, что после рождества мы уезжаем в Италию.
– Не предусмотренная расписанием встреча с каким-нибудь второстепенным клубом? Лишняя работа команде…
– Команда тут ни при чем. Мы едем с женой. И ты прав, это совершенно внеплановая встреча с Италией. Более того – вынужденная. – Он виновато улыбнулся и покосился на дверь.
– Что вы говорите, Крис? Вы хотите бросить клуб? – Дональд тоже покосился на дверь, решив, что в доме уже был бурный разговор на эту тему. – Но это невозможно! Мейсл потребует выполнения контракта. Нет, это невозможно… Я прошу извинить, что поселил в вашей душе сомнение.
– А, при чем тут ты!… Хотя формально основной виновник всего происшедшего, конечно, ты. Не знаю, решился бы я когда-нибудь на такое, не будь сегодняшнего разговора из-за твоего прихода в клуб… Но все к лучшему.
Законы футбольного мира требуют, чтобы менаджер держал язык за зубами. Я достаточно молчал. Но даже такой продажный мир, как менаджерский, должен временами иметь хотя бы одного честного человека. – Он вновь виновато улыбнулся.
– Мейсл выговаривал? Эта шкура донесла?
– А ты сомневался? Видишь ли, Дон, я много думал обо всем за последнее время – и о процессе, и о своей жизни, и о клубе. Ты не открыл для меня ничего нового. Ты только разбередил старую рану, которую я носил в своей душе. Я старался укрыться от житейской грязи за высокими словами, которых спорт, несомненно, достоин, за адской работой.
Я видел все и пытался помочь заблудшим вырваться из болота, их засасывавшего… Не получилось. Я бы бросил клуб и ушел… Но тут катастрофа… Оставить команду в такой момент было бы изменой памяти погибших. Но теперь, когда клуб сам растоптал эту добрую память, меня больше ничто не удерживает здесь. Даже многолетняя искренняя привязанность… Уход – это, пожалуй, единственная форма протеста, на которую я еще способен.
Марфи поморщился, словно представив что-то действительно вызывавшее брезгливость.
– Неделю назад я связался с миланским клубом. На мое счастье, там нет до сих пор менаджера. И они охотно возьмут меня на тех же умопомрачительных условиях. Хоть завтра. Как видишь, я не сделал ничего героического, наплевав на клуб. Я устроил себе более уютное местечко. К тому же Италия с ее климатом очень поддержит жену.
Дональд понимал, этим доводом Марфи пытался убедить себя, что по отношению к жене он поступает столь же правильно.
– Ну, а потом скоро и на отдых…
Крис так произнес слово «отдых», что было ясно – он никогда не оставит футбол.
– Сегодняшний разговор с Мейслом не застал меня врасплох. Я поднялся к шефу после душа…
Марфи рассказывал, а Дональд пытался поставить себя на место Криса и представить все, что тот пережил в неприятные минуты.
…Когда Марфи вошел в кабинет президента, Уинстон Мейсл не встал из-за стола, чего никогда с ним не
