их, как хотим, не нарушая, естественно, правил. Хоккей есть бизнес. Но матчи с вами?! Какой смысл тратить деньги, когда отдача от предприятия сомнительна? Я видел игру ваших клубных команд… Честно, мне показалось, что вы играете в детский хоккей.
– Мало столкновений, жесткости?
– И это… Индивидуальный технический уровень ваших хоккеистов очень низок. Много лишних пасов. В суете ненужных ходов ваши парни совсем забывают о главном – надо забрасывать шайбу в сетку! И потом характер… Вы на меня не обидитесь?
– Что вы, Бобби! Я ведь не барышня. И не первый десяток лет живу на свете. Если бы меня не интересовала ваша искренняя точка зрения, я бы не спрашивал…
– Современный хоккеист, на мой взгляд, должен руководствоваться тремя чувствами: ненавистью, жадностью и завистью. Должен ненавидеть соперника, против которого играет. Быть жадным до шайбы всегда и везде – на тренировке или в ответственном матче. И питать животное чувство зависти к команде противника, если собственная команда проигрывает. Согласен, что это не самые благородные качества человеческого характера, но без них не может быть настоящего бойца: такому игроку не продержаться долго в нашем хоккее.
Рябову показалось, что Бобби шутит, так легко и просто он говорил об этом, но, заглянув в глаза своему собеседнику, даже поерзал в кресле – убежденность Бобби в непогрешимости того, о чем говорил, испугала. Впрочем…
Когда ты не первый год стоишь на льду, у тебя вырабатывается особое ощущение опасности. Нет, не проигрыша, не удара в борьбе, а возможности потерять свое место в команде. Когда тренер входит в раздевалку и говорит: «Если ты не будешь играть; сядешь на скамейку», ты хорошо знаешь, когда это серьезная угроза, а когда сказано так, для создания игрового настроения…
Рябов согласно кивнул:
– Я тоже иногда говорю своим такие слова…
– Многое может сказать тренер своей плохо играющей команде. Но ведь и ты кое-что знаешь! Скажем, у него нет другого игрока, который смог бы тебя заменить. Но если он все-таки это сделал, то, значит, ты и впрямь из рук вон плох. И есть только один способ утвердить себя вновь – заиграть в полную силу.
Они еще долго говорили о разном. Рябов спохватился, когда часы, упрятанные в стену – только узорные цифры и стрелки золотились на темной дубовой панели, – начали бить полночь.
– Я отвезу вас…
Они спустились по той же лестнице в ярко освещенный гараж.
– Бобби, вы серьезно считаете, что мы не сможем провести серию матчей всех наших звезд?
– Да, мистер Рябов. Я в этом глубоко убежден. Хотя сам бы как спортсмен с удовольствием сыграл с вашими парнями.
– Ну что ж, Бобби, попомните мое слово – игры состоятся! И даже раньше, чем вы думаете.
– Вот как? Я первый вас поздравлю тогда с большой организационной победой. Или наши твердолобые там, в руководстве, совсем потеряли голову.
Они стремительно понеслись по пустынным ночным улицам. Бобби, конечно же уставший после игры, как бы весь ушел в себя.
Не сожалел ли он о приглашении русского тренера? Может быть, но Рябов знал точно, что с пользой провел вечер.
33
«Скажите человеку, что во вселенной триста миллиардов звезд, и он вам поверит, но скажите, что скамейка покрашена, и он обязательно ткнет в нее пальцем, чтобы проверить! Для меня такой окрашенной скамейкой вполне может стать это письмо. Даже не верю, что держу в руках письмо от самого Палкина!»
Рябов повертел конверт в руках, будто пытаясь удостовериться в реальности существования полученного конверта. Когда они шумно прощались у калитки после затянувшейся встречи с «кормильцами», Глотов отозвал его в сторону и сказал:
– Чуть не забыл… Один товарищ, вам хорошо известный, очень просил передать письмо. Сам приехать не рискнул… Я сначала, по правде говоря, не хотел брать: что там Палкин написать может?
Рябов вскинул брови при упоминании фамилии Палкина. Ему показалось, что Глотов шутит, но тот говорил серьезно. Более того, достал из внутреннего кармана пиджака конверт и подал Рябову.
– А потом подумал… Палкин все знает про сегодня… Самый раз проверить, понял ли он тогда что- нибудь…
Рябов улыбнулся и одобрительно ткнул Глотова в плечо. Кивнув всем сразу головой, он не стал ждать, пока Галина закроет калитку, и зашагал к дому, широко размахивая таким неожиданным посланием.
И вот он сидит, не решаясь вскрыть конверт. И перед ним, будто расстались только вчера, встало курносое, заносчивое лицо вечно готового к бунту Палкина.
До армии Палкин шоферил. И для Рябова всегда было загадкой, когда он успел между своими бесконечными рейсами и попутными похождениями, о которых охотно рассказывал ребятам захватывающие легенды, научиться играть в хоккей. Играл здорово. Даже не столько здорово играл, сколько обещал здорово заиграть. Был он явный сторонник агрессивной, грубой игры. Палкин виделся Рябову добрым катализатором в хорошей потасовке, если его подчистить, подшлифовать, короче, научить уму-разуму. Но оказалось, вместо того чтобы с Палкиным пришла некая безопасность команды, Рябову пришлось думать о своей безопасности. Палкин умудрился совершить невероятный проступок: в игре на выезде он врезал в ухо парню из четвертого ряда, который крикнул ему что-то обидное. И он, и судьи, и организаторы опешили: Палкин шустро перескочил через борт, добрался до обидчика, а потом соскочил на лед вновь и как ни в чем не бывало подключился к атаке. Правда, опомнившись, организаторы все-таки настояли на его дисквалификации на следующие две игры, но Рябову стоило немалых усилий вытянуть Палкина из судебных передряг: соседи обиженного сами возбудили дело об уголовном преследовании хулигана.
