В довершение неприятностей полиграфическая защита «Континенталов» оказалась настолько условной, что британцы всласть наигрались в экономическую диверсию, обеспечивая своим печатным станкам круглосуточную загрузку фальсификатом. Типичное рекламное объявление эпохи Войны за независимость (из нью-йоркской Rivington’s Gazette): «Путешественников, отправляющихся в другие колонии, снабжаем любым количеством поддельных долговых билетов Конгресса по оптовой цене бумаги. Качество печати настолько высокое, а имитация такая точная, что нет ни малейшего риска получить отказ в реализации, тем более что нашу продукцию практически невозможно отличить от настоящей. Долговые билеты были успешно и многократно запущены нами в обращение в очень больших объемах. Заинтересовавшиеся могут спросить Q.E.D. в «Кофе-хаусе» с 11 до 16 ежедневно в течение всего месяца».
Считается, однако, что овчинка «Континенталов» стоила выделки: колонии не только три года противостояли могучей Британской империи, но и вышли из этого противостояния победителями. Экономическая цена победы — 200 миллионов долларов долговых обязательств, полностью дисконтированных инфляцией и неликвидностью.
Если предположить, что стремление к самостоятельной денежной системе и в самом деле явилось одной из основных причин противостояния Соединенных Штатов Америки Британии, то победа смотрится гораздо менее выразительно, чем успехи Джорджа Вашингтона при Трентоне и Принстоне8. По крайней мере, если принимать во внимание не декларативную сторону дела, а сущностный вектор развития американской финансовой системы. Так, в 1791 году по предложению великого англофила, а по совместительству — первого секретаря Казначейства США, Александра Гамильтона Конгресс добровольно сдал позиции и согласился на создание первого американского центрального банка, вылепленного с трогательной прецизионностью по образу и подобию Bank of England.
Внешне мотивация Гамильтона выглядела более чем похвально: наведение порядка в финансовой жизни молодого государства, обеспечение надежного кредитования, насущного для развития промышленности и торговли, ликвидация инфляционных последствий, вызванных бесконтрольной эмиссией (и британской диверсией) «Континенталов». Для выполнения поставленных задач предлагалась централизация финансов под эгидой единого банка, способного обеспечить и защитить интересы государства и правительства. Замечательно и убедительно.
Хитрая рожица сатанёнка начинала проглядывать только в деталях, описывающих механизмы функционирования и — главное — распределения собственности Центробанка. Так, первоначальный капитал First Bank of the United States, по предложению Александра Гамильтона, должен был составить 10 миллионов долларов. Правительству Соединенных Штатов резервировали царскую долю — в размере двух миллионов долларов. Одна незадача — у правительства таких денег не было и в помине! «Не беда, — увещевал умудренный европейским опытом ученик британского министра финансов Роберта Уолпоула, — эти деньги одолжит правительству Соединенных Штатов… сам Центробанк!» Разумеется, за скромные проценты — иначе в цивилизованном обществе не полагается. К тому же возвращать ссуду сразу не обязательно. Можно и постепенно: скажем, на протяжении 10 лет равными долями.
Оставшиеся восемь миллионов долларов (а по сути — все 10, поскольку доля правительства также покрывалась за счет кредита) в уставной капитал первого американского Центробанка вносили частные лица, причем обязательным условием Гамильтона был допуск в акционеры не только граждан Америки, но и зарубежных товарищей. Зачем? Как зачем?! Если даже у правительства молодого государства не набиралось 20% уставного капитала, неужели кто-то полагает, что у рядовых граждан Североамериканских Штатов, в достатке снабженных «Континенталами» на поколения вперед, могло заваляться восемь миллионов долларов? Тем паче, что другим непременным условием Гамильтона для формирования уставного капитала американского Центробанка было внесение не менее четверти суммы золотом и серебром9. Тем самым златом-серебром, с которым у колоний, как помнит читатель, изначально не сложились добрососедские отношения.
Короче говоря, скрытая подоплека демарша по созданию американского Центробанка не может оставлять сомнений (в глазах наших современников, разумеется): передача контроля за финансовой системой нового государства «старым деньгам» Европы. А заодно — стремление «подсадить» правительство США на долговую иглу кредитных денег. Мало того, что офису Джорджа Вашингтона предстояло десять лет кряду выплачивать свою долю в уставном капитале банка, так еще и последующее кредитование государственной деятельности предполагалось осуществлять в полном соответствии с британским стандартом: под процент!
Дабы у читателей невзначай не создалось превратного впечатления, что долговые обязательства правительства никак не затрагивают частную жизнь граждан, спешим развеять опасные иллюзии: правительство, получив кредитные деньги от Центробанка, будучи в здравом уме, сразу же перераспределяет бремя собственных обязательств на законопослушное население. Как? Повышая налоги, добавляя проценты потребительского и делового кредита, выписывая акцизные марки — инструментарий обширный и проверенный временем.
Так долговое бремя, возложенное на правительство Джорджа Вашингтона первым американским Центробанком, Александр Гамильтон элегантно предложил облегчить за счет введения налога на импорт алкоголя и повышения акциза на местное производство виски. Проблема, однако, заключалась в том, что возгонкой американского горячительного напитка баловались в основном жители южных штатов, которые сразу после подписания президентом «Закона о банке» (25 апреля 1791 года) развернули многолетнее «Восстание виски», ставшее достойным фундаментом для последующего противостояния конфедератов и юнионистов.
За финансовое облагодетельствование молодой нации Александр Гамильтон запросил всего ничего: частный статус Центробанка да двадцатилетнюю хартию (1791–1811) на право эксклюзивного обеспечения финансовых интересов правительства. В качестве отступного предлагался запрет иностранным акционерам участвовать в голосовании и право секретаря Казначейства на проведение еженедельных проверок финансовой отчетности Центробанка, подкрепленное правом на изъятие правительственных депозитов.
Это последнее обстоятельство (контроль со стороны правительства) вкупе с привязкой денежной эмиссии к запасам золота и серебра позволяет говорить о сохранении хотя бы видимости независимости финансовой системы Соединенных Штатов в той зримости, как она сложилась к концу XVIII века. Рядом с закрытой и никому не подотчетной частной лавочкой Федерального резерва детище Александра Гамильтона смотрится образцом просветительского гуманизма.
Даже при таких щадящих обстоятельствах вектор развития Центробанка, наделенного статусом частной компании, обозначился в истинном виде в ближайшее время: уже в 1796 году у правительства США кончились деньги, и Конгресс дружно проголосовал за продажу акционерной доли государства в родном Центробанке, который отправился в самостоятельное плавание под полным контролем европейских «старых денег».
Поначалу казалось, что хитрое дело Александра Гамильтона прочно укоренилось на американской земле. Вопреки отказу Конгресса продлить хартию первого Центробанка в 1811 году, на смену ему через пять лет пришел Центробанк № 2 (Second Bank of the United States) со всеми полагающимися атрибутами: частным управлением, кредитованием государства под проценты, контролем за эмиссией. Ребенок Джеймса Медисона10 функционировал недолго — с 1816-го по 1833 годы, — однако напакостил изрядно: устроил бесконтрольную раздачу сомнительных кредитов, сыграл первую скрипку в неслыханной земельной спекуляции, распространил эффект пузыря на рынке недвижимости на всю экономику, а затем, отозвав махом и в одночасье все кредиты, инициировал «панику 1819 года». Несмотря на то, что под занавес Центробанк № 2 скатился к неприкрытому воровству и коррупции, президенту Эндрю Джексону пришлось изрядно попотеть для прикрытия частной лавочки. Два секретаря Казначейства США один за другим были уволены президентом за отказ изъять федеральные фонды из
