служившего долгие годы путеводной звездой и несбыточным идеалом отечественных экономистов и политиков посткоммунистической эпохи. Как бы то ни было, в результате мнимой «национализации» начала 90-х Швеция полностью адаптировала неолиберальную модель финансового капитализма со всеми вытекающими из этого обстоятельства долгоиграющими последствиями. Стоит ли удивляться, что сегодня скандинавская экономика благополучно отдает богу душу, наряду с остальными адептами Великого Американского Финансового Мифа — Исландией, Ирландией, Великобританией, Германией, Японией, странами Восточной Европы, Россией и еще дюжинами других доверчивых идеалистов.
Сдержанное отношение американских властей к «шведской модели» объясняется не только знанием доморощенных корней и подлинной сути скандинавского эксперимента начала 90-х. Начнем с того, что шведская иллюзия была представлена в американском экономическом поле задолго до того, как федеральные СМИ раздули ее в идеологических целях в начале осени 2008 года. За долгое десятилетие до этого (в 1997-м) руководитель шведского Центробанка (Sveriges Riksbank) Урбан Бэкстрём объездил Соединенные Штаты с лекцией, посвященной успехам шведского правительства по преодолению экономического кризиса в 90-х годах. Удивится ли читатель, когда узнает, что Бэкстрём выступал по приглашению Федерального Резерва?
Лекция Бэкстрёма называлась «Какие уроки можно извлечь из недавнего финансового кризиса? Шведский опыт». Вот забавная выдержка: «Работая в министерстве финансов над проблемами банковского сектора, мы изучали исторические международные источники по финансовым кризисам. Мы черпали вдохновение из знаменитой работы Ирвинга Фишера 1933 года «Теория долговой дефляции в Великих Депрессиях», а также нового исследования «Риск экономического кризиса» под редакцией Мартина Фельдштейна, в котором содержатся ценные разработки Вениамина Фридмана, Пола Крюгмана, Лоренса Саммерса и нашего сегодняшнего председателя Джеральда Корригана».
Готовность шведского правительства к вероятному экономическому коллапсу, вытекающему из адаптированной модели монетаризма, была потрясающей: «Было, конечно, множество признаков надвигающихся проблем, но я лично узнал об остром и грозном финансовом кризисе из телефонного звонка. В начале октября 1991 года, всего через несколько дней после вступления в должность (госсекретаря министерства финансов — С.Г.), мне позвонил глава Ведомства Финансового Контроля (Financial Supervisory Authority), выполняющего в Швеции вместо Центробанка функцию банковского наблюдения, и сообщил о намерении информировать правительство о том, что крупный шведский банк полностью исчерпал свои резервы и неминуемо обанкротится, если не будет незамедлительно проведена его реконструкция», — делится опытом Урбан Бэкстрём с коллегами на симпозиуме Федерального Резерва («Поддержание финансовой стабильности в глобальной экономике», Вайоминг, 29 августа 1997 года).
«Множество признаков надвигающихся проблем», о которых догадывался почтенный руководитель шведского Центробанка, проявились во всем своем многообразии задолго до телефонного звонка осенью 1991 года. В далеком 1982-м в Швеции была резко обесценена национальная валюта — действие, обеспечивающее, по всем канонам теории либерального монетаризма, рост прибыли местных производителей и скачок экспорта. Следующим закономерным шагом, напрямую вытекающим из девальвации, явилась полная финансовая дерегуляция: в 1985 году правительство социал-демократов сняло ограничения с размера кредитования и процентных ставок.
В 1988-м объем предоставляемых кредитов в стране увеличился на 31%. В 1990 году процент частного долга по отношению к НВП вырос с 85 до 135%. На фоне современного американского ужаса шведские симптомы смотрятся, конечно, бледными цветочками2, но и их с лихвой хватило для запуска необратимой цепной реакции.
На волне доступного и безответственного кредита устремились к небесам котировки ценных бумаг и цены на недвижимость. Особенно впечатляли последние: в период с 1985-го по 1990-й они разбухали ежегодно аккурат на четверть. В конце 80-х правительство отменило ограничения на обмен валюты, и предприниматели ринулись энергично одалживаться за рубежом (более низкая процентная ставка). В то время шведские бизнесмены являли собой зеркальную копию исландских «викингов» образца начала XXI века (вернее, конечно, наоборот — это исландцы подражали своим скандинавским братьям- первопроходцам): пугали старушку Европу нуворишскими замашками, скупали сети розничной торговли, гостиницы, офисные центры и роскошные пентхаусы — почему-то все больше в центре Лондона (ну разве не мистика?!)
За пять лет цены на недвижимость в Швеции более чем удвоились (125%) — по сегодняшним меркам, опять же — детская забава, однако в 1990 году ее хватило для того, чтобы вызвать на рынке сначала краткосрочную стагнацию, а затем и обвал. Здесь следует помянуть загадочный демарш, который предприняло социал-демократическое правительство перед тем, как проиграть выборы (кто бы сомневался — после всех-то финансовых реформ!) и уйти в отставку. Оно зачем-то провело ревальвацию кроны, которая сразу же ослабила экспорт, а затем отменила фиксированный курс обмена валюты. В результате процентная ставка в стране стала расти и, как следствие, объем кредитования за рубежом зашкалил реальные возможности шведской экономики по возврату долгов.
В 1992 году в Европе случился валютный кризис, шведская крона — при отсутствии ограничений по колебанию курса — резко обесценилась, а вместе с ней растворились надежды на успешный возврат кредитов, ранее полученных в валюте. Пытаясь спасти крону, правительство Бильдта в какой-то момент повысило процентную ставку до 500% (!), что еще больше усугубило положение заемщиков: если раньше у них были сложности с валютными кредитами, то теперь эти проблемы распространились и на заимствования в национальной валюте. Плательщики дружно перестали платить, и шведские банки один за другим испытали резкую нехватку оборотных средств (волна bad loans достигла 12% НВП).
19 августа произошло катастрофическое обесценивание кроны — заключительная точка в финальной саге скандинавского эксперимента с неолиберальным монетаризмом. Именно в этот день директор Ведомства Финансового контроля позвонил Урбану Бэкстрёму и порадовал серьезными неприятностями у банка Gota — уже третьего по счету (после Nordbanken и F.o.rsta Sparbanken, которых санировали годом раньше).
Осенью 1992-го правительство Карла Бильдта предприняло ряд мер, которые, собственно, и вошли в историю как «шведский опыт». Вот что было сделано:
— На совместном заседании правящей либерально-консервативной Умеренной Партии (Moderata Samlingspartiet) и социал-демократической оппозиции было достигнуто единодушное решение о полной гарантии всей банковской системы (114 банков). Это решение, формально одобренное парламентом в декабре 1992 года, предоставляло защиту государства от убытков всем кредиторам, кроме акционеров. Самое поразительное, что гарантия предоставлялась безо всяких ограничений по объему, то есть на всю сумму возможных дефолтов по платежам. В экономической истории нового времени этот шаг сохранился как пример беспрецедентного гэмблинга, который, тем не менее, по счастливому стечению обстоятельств закончился благополучно.
— Для санации банковской системы было создано специальное ведомство — Агентство по поддержанию банков (Bank Support Authority), которое занялось сегрегацией банковских активов: «хорошие» сохранялись на балансе, а «плохие» изымались для последующего слива в единый «плохой банк». Роль «плохого банка» исполняли две учрежденных Bank Support Authority специализированных структуры — «Securum» и «Retriva». Идея заключалась в том, что безнадежные кредиты вместо того, чтобы ликвидироваться в авральном порядке и по бросовым ценам, могут быть реструктурированы в финансовой компании, которая обладала бы неограниченными финансовыми возможностями, а значит, могла спокойно переждать кризис и после восстановления платежеспособности должников вернуть кредиты на рынок по достойной цене.
— С банками, пожелавшими воспользоваться поддержкой государства, BSA заключило соглашение, по которому первый транш убытков покрывают акционеры, а последующие убытки обмениваются на долевое участие государства (в лице BSA). Как уже было сказано, в условную «национализацию» со шведским
