Г-н Танеев (поясняет публике): Когда сватовство обличено в образ монаршей воли, отказ принимает характер высшего посягнове?ния.
Г-жа Танеева (вытирая слезы платочком): Как на Голгофу…
Г-н Танеев (уточняет): Тут уместнее другой библейский сюжет – жертвоприношении Авраама. (торжественно цитирует) 'Яко овча?, ведо?мая на заколе?ние безгласен бысть'!
Г-жа Танеева: Почти год непрестанных истязаний самого грязного свойства!
Г-н Танеев (авторитетно): Медик засвидетельствовал. В установленной законом форме. Все документы на руках, если что.
Г-жа Танеева (перечисляет): Толстый кишечник поврежден, уплотнения и кровоподтеки на груди и ягодицах, трещина на ребре, на гортани следы удушения. Даже ожоги от папироски!
Г-н Танеев (скорбно добавляет): Нервная система подорвана безвозвратно…
Затемнение. Супруги Танеевы исчезают. К этому моменту Александра Федоровна успешно заканчивает сервировку. Вырубова – как сидела с отсутствующим выражением лица, так и сидит.
Там же.
В левом углу сцены – там, где входная дверь – возникает Распутин. Он уже снял верхнюю одежду. На нем опрятный черный кафтан, начищенные сапоги. Волосы и борода аккуратно расчесаны.
Распутин (ласково): Все хлопочешь, голубушка?
Александра Федоровна (радостно): Ой! Как вовремя ты появился! Вода закипает – пора на стол нести.
Распутин быстро снимает самовара сапог, приводит его в порядок и одним движением водружает его на медный поднос. Потом крепко по-братски обнимает Александру Федоровну за плечи, целует ее в обе щеки и в лоб. Она принимает объятья-поцелуи без смущения, сама берет распутинскую руку, целует и прижимается к ней щекой.
Распутин: Умаялась, Мама? Посиди со мной, а Аннушка нам сахарку наколет (подмигивает Вырубовой) Управишься с щипцами-то?
Вырубова молча встает и с каменным лицом направляется к буфету. С этого момента слышны негромкие, но неприятные щелчки сахарных щипцов.
(Александре Федоровне) Перво-наперво: за маленького не тревожься. Ослабу Господь дает. И над Папой Божьей Матери покров.
Александра Федоровна быстро крестится и прижимает руку к груди. Распутин смотрит на нее пристально, испытующе.
Любишь Папу-то?
Она молча кивает.
Так любишь, что грудь теснит и в душе мутно. А ты не держи. Расковыряй, чтобы пролилось.
Они садятся. Распутин наклоняется к ней и говорит тихо, почти шепчет.
Больше, чем маленького любишь. И боисься, что грех. Так?
Александра Федоровна (сосредоточенно): И это тоже. Но с этим я свыклась уже. Пла?чу за недолюбленное дитя мое, слезы утираю и дальше живу.
Распутин смотрит на нее как на больного ребенка – с нежностью и состраданием.
Распутин: Эх, Мама… Ну, говори. Чего уж там.
Александра Федоровна (неожиданно требовательно): Научи меня Бога любить больше, чем мужа! Научи, как просить Бога о такой любви к Нему! Сам попроси – тебя Он послушает!
Распутин (мягко): Сказала, а сердечко шепчет: 'Ничего не надо! Пусть Папа придет поскорее! Заласкаю его глазами, ладошки дыханием отогрею, к ножке прижмусь'.
Александра Федоровна закрыла лицо руками и молча кивнула. Распутин качает головой и говорит, незаметно соскальзывая в 'терпевтический' речевой поток, вводящий пациентку в транс.
Распутин: Экий ад в себе носишь мысленный! А ведь голова место свое знать должна. А место ее – промеж ухватом да коромыслом. Есть нужда – шурудишь умом половчее. Сделал дело – ум в чулан запер до поры. Так-то, голубушка. Сердцу верь. Гляди окрест дурнем. Одно знай: все что ни есть – Бог дал. И маяту?, и отраду. А что Бог дал – все благо. Дал истязателя злокозненного (косится на притихшую Вырубову) - земной поклон: наука тебе. Потом распознаешь какая. Дитятко мается – не клонись к земле, воспряни?! Обопрется на тебя – вытянется, а скорби выльются в мы?шцу и мудроту?. А уж коли Господь райской усладой облагоуха?л, страшись неблагодарной очутиться. Каждая капелька пусть по гортани медом текёт, каждую малость разотри и вдыхай что духови?тый ладан. А ум – чтоб за печкой обретался! Тут его части нет. Ум тут – отрава.
Александра Федоровна, совершенно успокоившись, гладит распутинскую руку и кладет голову ему на плечо. Он неуклюже гладит ее предплечье.
Александра Федоровна (безмятежно): С тобой как во сне. Сидела бы слушала – ничего больше не надо. Еще чтобы Папа с газетой подле расположился, маленький чтобы шалил, девочки хлопотали…
Вырубова (с вызовом): Сахар наколот. Я присяду.
Александра Федоровна (спохватившись): И Аннушку, конечно. Как же мы без нее.
Распутин: Ты, Аннушка, лучше приляг. Папа придет – мы тебя позовем.
Вырубова молча удаляется в соседнюю комнату. Александра Федоровна отстраняется от Распутина и снова зябко кутается в шаль. Уснувший было царицын ум проснулся.
Александра Федоровна: Счастливы должно быть женщины простые, не отравленные умственным ядом, о котором ты говоришь. Не так страшна нужда телесная, если смолоду роскошью не развращен, как эти бесконечные терзания.
Распутин (смеясь): Не можешь ты, Мама, без ухвата. Ну, валяй – шуруди.
Александра Федоровна: Я перед крещенской купелью все жития святых читала. Через них православие и приняла. (мечтательно) Ах, какие там образы, какие сюжеты!.. (мрачнеет) Но ведь жизнь святых угодников – не роман, а руководство к действию. А ведь ни один из них царствие божие не стяжал в объятиях любимого. Везде подвиг, везде разрыв с мирскими радостями…
Распутин (с иронией): Ловко шурудишь. По-твоему выходит святость воссиява?ет по букве? Тогда со?бинный унирсите?т заведи – чтоб попы студентиков на святых обучали.
Александра Федоровна не выдерживает, прыскает от смеха и смущенно закрывает рот рукой.
(серьезно) Нет тут торного пути. Попы угодников божьих точно пехотинцев по полкам расписали: того – пушки жиром мазать, этого – по глине на брюхе лезть. А ить у кажного своя судьба, на кажного у Бога свой умысел. Почнёт боголюбец себя под букву ломать – пропадёт. Вон Феофан.
