республике: бесшумную малышку «ПСС». Обычно, когда говорят про бесшумное оружие, имеют в виду наворачиваемые на ствол глушители, в которых пороховые газы бродят до тех пор, пока не потеряют свою энергию.
Конечно, эти устройства ослабляют звук выстрела. Но отнюдь не делают его бесшумным: все равно пороховые газы должны уйти в атмосферу, а это и есть основная причина акустического эффекта. «ПСС» устроен совсем иначе: он действительно бесшумен. В этом пистолете калибра 7.62 миллиметра используются специальные патроны, условно разделенные на три части. Первая – стандартная: порох и капсюль. Третья – тоже обычная: пуля, зажатая краями гильзы. А в середине – оригинальное, хитрое устройство. Порох, взрываясь в таком патроне, давит образовавшимися газами не на дно пули, а на дно промежуточного поршня. Поршень под этим воздействием двигается аналогично поршню автомобильного двигателя. Ход его также ограничен, ведь его задача не вылететь из ствола, а только вышибить пулю, придав ей достаточно высокую начальную скорость – до двухсот метров в секунду. В конце хода поршень просто заклинивается, пороховые газы при этом остаются внутри патрона. А значит, и звука выстрела не будет.
Вот такое сокровище и передал мне Вовчик. Я оценил: он отвечает за «ПСС» и отдает его мне, идущему, прямо скажем, на… Нет, я-то знаю, что я, может быть, жениться иду. Но жест Вовчика, безусловно, благороден.
– Спасибо, – сказал я, привычно прилаживая «ПСС» к щиколотке. Очень удобно, только приходится носить широкие штаны.
Мы ушли с Ингой в абсолютно черную ночь и бродили до тех пор, пока ноги не устали. Я абсолютно ничего не боялся: ни «чехов», ни будущего. Даже образ моей бывшей жены слегка расплылся и при воспоминании о ней сердце не отзывалось болью. Я был опьянен идущей рядом со мной женщиной. Тем более что образ – это нечто отдаленное, даже немного мистическое. А Инга – вот она, легко ступает рядом, я дышу с ней одним воздухом и, слегка наклонившись в ее сторону, улавливаю запах ее прекрасных духов. А может, она сама так пахнет. От природы. Я уже и этому не удивлюсь.
– Смешной ты, – гладит она меня по коротко стриженному затылку. Наша парикмахерша говорит, что сейчас так модно. Нас ведь стригут не как солдат, а как модно.
– Почему? – спрашиваю я. Мы уже полулежим на той самой теплой траве, о которой я мечтал весь вечер. Рядом слегка шумит невидимая в темноте речка.
– Романтичный, – говорит она. – При твоей-то профессии.
– При какой профессии? – вяло настораживаюсь я. Мне совсем не хочется настораживаться.
– Сам знаешь, – говорит она и ложится на спину, откинув назад роскошные волосы.
Я, не веря своему счастью, начинаю раздевать Ингу. Она не сопротивляется, даже сама помогает. Ночь такая черная, что видны только ее глаза, возвращающие скупой блеск звезд. Луна еще молодая и света не дает вовсе.
Впрочем, зачем нам с Ингой свет? Когда она остается совсем без одежды, я различаю не только глаза: кожа у нее белая-белая. И очень нежная.
Потом она помогает раздеться мне, только брюки снимаю сам, чтобы девушка не испугалась, соприкоснувшись с металлом «ПСС».
Я обнимаю ее, прижимаюсь губами к губам. Она такая ласковая и нежная, что мне хочется плакать. Я всегда мечтал о женщине, которая будет мне без остатка отдаваться, а я буду жить только для нее.
– Оставайся всегда моей? – спрашиваю-прошу я.
– Нет, – спокойно отвечает моя неожиданная любовь. Это так внезапно, что я на миг выхожу из своего транса. Но – только на миг. Потому что она ласково мне помогает, и через несколько секунд нам становится не до размышлений. Ведь мы с Ингой – очень даже живые.
Когда я прихожу в себя, она уже наполовину одета. Прилегла мне под бочок и снова ласково гладит по голове.
– Почему – нет? – вдруг вспоминаю я.
– Мы с тобой даже не из одной страны, – говорит она.
– Подумаешь – заграница, – улыбаюсь я. Инга живет в небольшом поселке под Ригой. – У тебя, кстати, гражданство какое?
– Российское, – улыбается она. Мне не видно, но я точно знаю, что улыбается.
– Тогда вообще нет проблем, – говорю я.
– Есть проблемы, – мягко не соглашается Инга. – У нас совсем разная жизнь.
Но мне уже снова не хочется спорить. Я мягко переворачиваю Ингу на спину, она удивляется, но подчиняется моему натиску с удовольствием. Снова обнимаю ее, ласкаю нежную кожу плеч и… замираю, пораженный. На правом плече – мягком, округлом, с почти детской бархатистой кожей – совершенно характерная огрубелость. Это – как мозоль. У меня – такая же. И у Вовчика тоже. Только слева, потому что он – левша.
Мир проваливается, и я вместе с ним. На землю меня возвращает успокаивающий Ингин голос:
– Сообразил, да? И уже напридумывал себе? Я ведь вас с Вовчиком сразу раскусила. Ты так характерно глаз щурил, когда в «орлянку» играли. (Мы действительно коротали время, вспомнив детскую забаву: надо было точно попасть камнем-битой по стопке монет.)
– Ты снайпер? – непонятно на что надеясь, спросил я.
– Нет, конечно, – легко рассмеялась Инга. – Это ты снайпер. А я призер первенства республики по стендовой стрельбе.
– Зачем тебе это надо? – ошарашенно спросил я. Легенды про «белые колготки» ходят по блокпостам еще со времен Афгана.
– Мне хорошо платят: в среднем пятьсот долларов в месяц, – сказала она. – За победы – отдельно. А у меня мама на пенсии и брат-инвалид. И гражданство латвийское никак не получим. А потом – чем этот спорт хуже бокса? Я же по тарелочкам стреляю… – Она не договорила фразу, но я понял недосказанный конец: «…не то что ты».
У меня отлегло от сердца. Не то чтобы она доказала свою непричастность к бандформированиям – все равно не проверишь. Но с другой стороны, если бы Инга хотела скрыть свои навыки, ей достаточно было не раздеваться передо мной. Значит, не боится. Значит, нечего скрывать.
И, откровенно говоря, если бы она хотела меня замочить, десять минут назад это было легче легкого. Вон моя финочка, лежит на рубашке, прямо под ее правой рукой. Такая востроглазая не могла не заметить отсвета лезвия.
Я отбросил свои профессиональные сомнения, и мы с Ингой окончательно потеряли счет времени. В промежутках тихо и нежно разговаривали. Она поддерживала разговор на любую тему, кроме углубления взаимоотношений. Я начал ее понимать, и хоть стало немного обидно, но простил. Жена тоже меня сначала любила. Однако любить солдата всегда нелегко, особенно – в России, которая не очень-то жалует своих верных ратников.
Вернулись мы к поезду уже после рассвета.
Вовчик обиженно дулся; конечно, он переживал за меня: час-другой – это еще понятно, но всю ночь напролет? Потом, разумеется, простил.
Мы привели себя в порядок. Инга, свежая и еще более прекрасная, будто и не было бессонной ночи, пришла к нам на завтрак. Ловко и изящно нарезала моей острейшей финкой овощи и бутерброды. Голодные как черти, мы с ней смели все съестное. Вовчик понимающе улыбался, но нам было все равно. Он – свой, пусть улыбается.
А потом по вагону прошел проводник и предупредил, что состав через сорок минут тронется: какие-то договоренности с военными достигнуты. Как ни странно, он не обманул, и менее чем через сутки, хоть и с многочисленными остановками, мы уже были в Чечне. До Грозного, правда, не доехали, но оставшийся путь был недолгим.
На вокзале попрощались с Ингой. Она, правда, без особого желания, дала свой рижский адрес и телефон.
– Сейчас там мама, – сказала она. – Через месяц-полтора, как продадим дом брата и оформим бумаги, будем жить втроем.
– А ему разрешат? – спросил я. Латвийские власти не слишком жаловали россиян.
