Вадька, в пяти метрах от него, отделенный лишь полупрозрачной перегородкой, что-то дописывал в своей клетушке, видимо, по ранее сделанным наброскам.
– Пап, подойди, а? – позвал он оттуда. Значит, доделал. На полдороге никогда не показывает, если только не теряет интерес к теме.
– Иду, сынок, – ответил Глинский, с натугой вытаскивая свое отяжелевшее тело из мягкого и удобного кресельного чрева.
К его удивлению, на мольберте был вовсе не закат. И отнюдь не уральские, пологие и лесистые, склоны. С холста на отца смотрело чудище, без точной формы, все в синих и зеленых пятнах. У него не было ярко выраженных зубов, когтей, пасти, жала или еще каких-нибудь столь же функционально очерченных атрибутов. Но то, что изображенное создание было крайне опасным, сомнений не вызывало.
– И как его называют? – переводя все в иронический жанр, усмехнулся отец.
– Н-не знаю, – задумался Вадька.
– Оно тебе нравится? – мягко поинтересовался Глинский-старший.
– Я его боюсь, – ответил мальчишка, и Николай Мефодьевич понял, что тот еле сдерживается, чтобы не расплакаться.
– Сам нарисовал – и сам же боишься? – снова попытался перевести в шутку он.
– Потому и боюсь, – объяснил Вадька. – Если я его нарисовал, значит – он во мне?
«Ну, началось, – теперь уже печально вздохнул отец. – Если пошли такие вопросы, значит, детство на излете».
– В нас с тобой многое чего можно найти, сынок. Но вовсе не обязательно выпускать это наружу. Просто надо уметь свой внутренний мир контролировать.
– В тебе тоже есть чудовища? – волнуясь, спросил Вадька.
– Тоже есть, – неохотно признал Глинский.
– А в дяде Кузьме?
– И в дяде Кузьме, – сухо подтвердил Николай Мефодьевич. Ему все более начинал не нравиться этот разговор.
– И ты их не боишься? – с надеждой спросил Вадька.
– Боюсь… – неожиданно для самого себя ответил отец.
Столь странную беседу прервал звонок сотового. Звонил отец Всеволод, настоятель Мерефы. И просил срочной аудиенции.
– Я в коттедже, – ответил Глинский. – Если нужно, мы сейчас же выезжаем к вам.
– Я уже около ворот, – ответил священник. Это очень удивило Глинского: отец Всеволод ни разу не приезжал к нему домой или на работу. Николай Мефодьевич отдал приказ охране пропустить его «уазик».
Отец Всеволод сидел за рулем сам. Приподняв полы рясы, он вылез из кабины и направился к двери. Глинский быстро пошел к лестнице, встретить уважаемого им гостя.
– Здравствуйте, Николай Мефодьевич! – поздоровался священник.
– Здравствуйте, – немного настороженно ответил Глинский. Что-то смущало его в этом ночном визите. Или не успел еще отойти от тревожащего разговора с Вадькой?
– А где сынок? – поинтересовался отец Всеволод.
– Наверху, в бассейне.
– Плавает? Это полезно, он недостаточно уделяет внимания телу.
– Нет. У него там мастерская маленькая. Пишет что-то. Хотите взглянуть? – внезапно спросил Николай Мефодьевич. Не вредно будет, если умный и деликатный священник поглядит на Вадькину живопись. Не к психотерапевту же обращаться! Причем вдвоем сразу.
– С удовольствием, – ответил тот. Настоятель очень любил маленького Глинского и был рад каждой возможности общения с ним.
Вадька тоже обрадовался, увидев отца Всеволода. Священник, уже проинформированный о сути проблемы, сразу перешел к делу.
– Это – бесы, – спокойно сказал он.
– Бесы… – сразу сник Вадька.
– Ну и чего ты нос повесил? – улыбнулся отец Всеволод. – Конечно, бесы. У них работа такая.
– Какая?
– Соблазнять людей, мешать им выполнять божьи замыслы. Опасаться их надо, конечно. А вот бояться – нет.
– Почему?
– Потому что каждый – хозяин своей судьбы. После бога, конечно. И бесы могут тебя попутать, только если ты сам им это разрешишь.
– Мне не надо было рисовать? – расстроился Вадька.
– Я так не говорил, – мягко поправил его священник. – Религия и мирские законы не должны запрещать свободу творчества. Главное, чтобы это творчество никому не пошло во вред. Ты ведь испугался чудища?
– Испугался, – честно признался Вадька.
– Значит, не надо показывать его тем, кого оно так же может напугать. Правильно?
– Не знаю, – задумался юный художник.
– Если никто не увидит и не испугается, вреда никакого не будет. А ты, нарисовав его, освободился от внутреннего страха. Невидимый враг – страшнее, понимаешь? Знаешь, как в таких случаях говорят специалисты? Ты визуализировал свою тревогу.
– Вы думаете, ребенку это понятно? – спросил Глинский.
– Не сомневаюсь, – неожиданно жестко ответил отец Всеволод. – Дети понимают гораздо больше, чем это кажется взрослым.
Глинский, похоже, готов был согласиться, потому что Вадька после такого психологического ликбеза заметно повеселел.
– А если мне опять станет страшно, его опять надо нарисовать? – спросил он.
– Только если захочется, – серьезно ответил священник. – Тут главное, что он теперь в твоей воле. Теперь ты можешь повернуть его к стене, а то даже закрасить или порвать. Не он контролирует ситуацию, а ты. Понимаешь, малыш?
– Понимаю. – Вадька собрал свои мелкие пожитки и оставил взрослых наедине. Ему пора было готовиться ко сну.
– Может, в каминную спустимся? – предложил радушный хозяин.
– Да лучше здесь, – ответил абсолютно равнодушный к мелким удобствам отец Всеволод. – Разговор у нас будет очень важный, хотя и очень недлинный.
– Что-то случилось? – забеспокоился Глинский.
– Я уезжаю в Москву. На новую должность.
– Когда?
– Сейчас. – Отец Всеволод взглянул на часы. – На беседу у нас с вами осталось четверть часа.
– Как же так? – огорчился Глинский. В принципе он знал о предстоящем отъезде, но ему очень не хотелось терять возможность общения – хоть и нечастого – с этим нетривиальным человеком.
– Примем как данность, – улыбнулся отец Всеволод. – И я не хотел бы сейчас говорить о себе.
– А о чем?
– О ком, – поправил его собеседник. – О вас, Николай Мефодьевич.
Сердце Глинского томительно и сладко заныло. Он знал, о чем пойдет речь. Боялся и ждал этого.
– Я предлагаю вам поставление в священный сан, – очень серьезно сказал гость, обычно не склонный к пафосу.
– Мне… – замялся Глинский. – Как же… Но вы же знаете! – вырвалось у него.
– Знаю, – не выказывая эмоций, сказал священник. – По каноническому праву в этом случае рукоположения действительно быть не может. Но исключения допустимы. Решения о каноническом препятствии принимают епископ и духовник епархии, исповедовавший грешника. Я – ваш духовник. А с завтрашнего дня – епископ. И я уже принял это решение, – спокойно сказал гость. – Теперь дело за
