При желании водоизмещающие плавсредства обнаруживались и здесь, с морского берега. Но, конечно, в Петергоф ехали за красотой, уже по первому разу насытившись кораблями.
Вадим никак не мог взять в толк, зачем его вызвал отец. То есть, зачем вызвал, понятно — поднять боевой дух личного состава. Но почему — сюда, где каждый камень на набережной, каждый плеск невской воды напоминает о тяжком пути к осуществлению его главной жизненной мечты и о ее полном и безоговорочном крахе?
А Владимир Сергеевич объяснений давать не торопился. Они долго гуляли по питерским улицам и набережным. Потом сплавали на кораблике. Потом, уже ближе к вечеру — ночи в это время года здесь не бывает, — рванули в Петергоф: отец с упорством садиста продолжал свое дело.
Облазив Петергоф — наверняка протопали с десяток километров, не меньше, — вернулись в город. Здесь зашли в давно им известную недорогую гостиничку — оказалось, отец еще из Москвы забронировал номера — и без задних ног упали в койки.
Утром — продолжение банкета.
Нева.
Питерские улицы.
Снова Нева.
Правда, добавился Русский музей.
Про дело, из-за которого оба сюда примчались, не говорили вообще. Про Майку говорили — Вадик расстроился, она брата берегла и ничего не писала. Про архитектуру и искусство говорили.
Про их любовь с Томкой — тоже. Вадиму даже интересно стало: а вообще-то отец хоть слово скажет про его гнусное увольнение?
Сказал. Уже на вокзале. Правда, пришли сильно заранее, времени для разговора оставалось достаточно.
— Сынок, я все понимаю, но на диване ты больше лежать не будешь.
— Томка сдала? — улыбнулся Вадька. Второй раз за встречу.
— Я и без нее понял.
— Это каким же образом? — серьезно спросил сын. — Что ты лучший отец в мире, я знал всегда. Но что экстрасенс…
— Когда твоя мама от меня ушла, я лег на диван. Ты — мой сын. Не надо быть экстрасенсом.
— И долго ты пролежал? — тихо спросил Вадим, судорожно вспоминая, что он сам в это время делал и почему, несмотря ни на что, не примчался к отцу — знал же о мамином уходе.
— Два часа, — признался Чистов-старший. — Она пошла к своей машине, а я — к своей. Потом понял, что не могу, и вернулся.
— А потом?
— А потом подумал о вас. И пошел на работу.
— Я понял, пап, — отозвался Вадька.
— Ты всегда все понимал с ходу, — похвалил отец.
Потом они попили кофе в привокзальной кафешке. И не только кофе: сынок вырос.
— Я не знаю, как сложится, — подытожил Владимир Сергеевич. — Думаю, стоит еще побороться. Но даже если с флотом не выйдет, ты больше на диван не ляжешь.
— Не лягу, — пообещал Вадим.
— Я хочу выпить за тебя. — Отец поднял стопку и аккуратно коснулся ею поднятой стопки сына. — На флоте или нет, мужчина Вадим Чистов состоится в любом случае. И в любом случае будет опорой для своих детей. Вот за это я пью.
Они еще раз чокнулись и выпили.
Уже когда вагон медленно тронулся, а младший Чистов шел вровень с еще открытой дверью тамбура, в котором стоял отец, Вадик вдруг крикнул ему:
— Папа, прости, что я тогда не приехал!
Чистов, конечно, понял — когда.
— Детям вернешь, — усмехнулся он, помахал сыну рукой и повернулся к внутренней вагонной двери.
15
Постепенно Ли Джу заразила Чистова энтузиазмом по отношению к проекту экологической деревни.
А может, никто его и не заражал. Просто настроение такое появилось, захотелось, чтобы работа была не связана с городом, чтобы природа вокруг была не на редких выездах за город, а ежедневно и постоянно.
И еще одна мысль — не слишком разумная — возникла: Фунтику носиться по зеленой травке будет уж точно приятнее, чем по дубовому дорогущему паркету.
Хорошо, что Катя не в курсе — а то усомнилась бы в его умственных способностях и настойчиво порекомендовала бы вообще избавиться от собаки.
На этом месте своих неторопливых размышлений Владимир Сергеевич испытал аж два сильных чувства сразу. Первое — мгновенная острая грусть от того, что нынешней Кате Воскобойниковой не до его идей и переживаний, второе — противоположное, то есть мгновенная острая радость: пребыванию Слюнявого Дурня в квартире Чистовых сегодня ничто не угрожает, поскольку Владимир уже слабо представлял себе жизнь без общения с этим зубастым перфекционистом.
Сначала решили заняться синицей в небе — подготовить почву под собственный мелкомасштабный импорт, ведь «Птица счастья» оставалась на данный момент единственной кормилицей Чистова и Фирсовой.
Катя уже дважды или трижды в разной форме пыталась предложить бывшему мужу финансовые средства, но Чистов и думать не хотел жить на деньги бывшей жены. А раз так — требовалось гарантировать наличие собственных. И чем больше, тем лучше.
Вот почему все эти мысли крутились в голове Владимира Сергеевича, когда их самолет готовился к посадке в Гонконге.
А до того были шесть часов полета до Пекина и довольно неприятная пересадка. Три часа они ждали стыковку с гонконгским рейсом, причем два с половиной из них — в полуконфликтном общении с пограничным чиновником. К Чистову у китайцев претензий не было, и ему сразу разрешили проследовать в транзитный сектор. С Ли Джу дело обстояло иначе. Ее без объяснений попросили подождать у стойки, забрав и унеся с собой все документы. Встревоженный Владимир Сергеевич, разумеется, остался рядом, несмотря на попытки китайцев его удалить.
— Чем они недовольны? — спросил он Марину, чье лицо все это время оставалось красивой, непроницаемой для чувств маской.
— Пока не знаю, — ответила она.
Потом китайцы вернулись еще с каким-то местным начальником, тоже в форме. Тот заговорил с Мариной, как показалось Чистову, громко и раздраженно. Марина односложно отвечала, не выказывая никаких эмоций. Так продолжалось довольно долго — Чистов уже подумывал звонить в консульство или отцу Ли Джу, как вдруг китайцы расслабились и выпустили Марину из своих лап.
На посадку буквально бежали: Чистов с обоими чемоданами, а Марина — держа в руках туфли на высоченных каблуках — босиком получалось гораздо быстрее.
Но — успели. И еще через три с небольшим часа полета их лайнер разворачивался над морем. Еще немного — высота была уже никакая, — и они спустятся на землю Гонконга.
А вот земли-то как раз видно и не было. Самолет явно садился, небольшие серо-зеленые волны с
