– Ракета! Ленька, слышишь, ракета! Вставайте, ракета! – засуетился Игорь, охваченный разом и жаром, и ознобом.
Ленька – он все-таки задремал, потому что на взволнованный голос Игоря вскинулся с трубы слишком уж стремительно, ошалело, – вертел головой, оглядываясь, ища ракету.
– Что? Где? Ракета? Где? – вскочил на ноги тоже дремавший и пробужденный Чурсин, суетливо, в передавшемся ему волнении, подобно Леньке поворачиваясь в разные стороны.
– Вон там, там! – протягивая руку, показывал Игорь. – Вот только сейчас горела, вон в том месте, вон в том!
По инструкции, данной Яценко, теперь полагалось действовать так: звать на помощь соседние пикеты и бежать с ними туда, откуда пущена ракета, – окружать ракетчика и брать его в плен.
Чурсин, путаясь в карманах пиджака, не попадая сразу в них руками, вытащил футбольную сирену, которой его на этот случай снабдили, и посвистел – в одну сторону и в другую.
Все замерли, прислушиваясь.
– Э-эй! – придерживая голос, в половину громкости прокричал Чурсин в лунную голубизну, льдистое сияние пустыря, сложив рупором у рта ладони.
Игорь и Ленька тоже сложили ладони и тоже прокричали тревожными голосами – в другой край.
– Э-эй! Э-гей!
В ушах у Игоря звенело от гула крови. Отозвалась лишь даль – едва слышным эхом.
– Спят, проклятые! – возмущенно сказал Чурсин. – Или не слышат.
– Ну и шут с ними! – решительно рванулся Ленька, схватывая винтовку, точно именно ему надлежало держать ее в руках в боевых обстоятельствах.
Игорь на мгновение возмутился проворством приятеля, ему самому хотелось обладать винтовкой, он просто опоздал, но тут же он внутренне примирился с тем, что она у Леньки – в каком-то бессознательном ощущении больших Ленькиных прав на нее.
– Как же так – одни! Это не положено, командир не так приказывал! – растерянно заволновался Чурсин и снова подул в сирену.
– Ладно, ну их, пошли! – нетерпеливо и бесстрашно двинулся Ленька по зашуршавшей под ним траве пустыря. – Убежит ведь, гад, упустим! Что мы его – сами не схватим, паразита?
– А если он не один? Если их там несколько?
Не слушая Чурсина, шумно шаркая клешами, Ленька уже бежал по пустырю. Подчиняясь его порыву, Игорь пустился за ним.
Поле только казалось ровным, а было все в выбоинах, ямах, бежать было неловко, ноги оступались, скользили по сухой траве. Все-таки Игорь нагнал Леньку и зарысил с ним рядом, плечо в плечо.
Налитая чернотой траншея плавно заворачивала влево, пересекая ребятам путь. Они перепрыгнули через нее, обрушив с краев глину, – бумажно шурша, она посыпалась в траншею, застучала по дну комками.
Сзади себя они услышали сиплое, прерывистое дыхание и спотыкающийся бег, сопровождаемый звяканьем сандальных пряжек. Это нагонял их Чурсин. Он уже ничего не говорил ребятам, не предостерегал, не советовал – просто следовал за ними молча и покорно, полностью подчинившись их инициативе.
– Лёнич, не туда, правей, правей! – указывал на бегу Игорь, сам плохо слыша себя из-за стука сердца.
Впереди затемнела какая-то полоса, протянутая поперек их пути. Через полсотни шагов это оказалось пашней, грубо взрытой плугом.
Бежать по бороздам и крупным, засохшим до каменной твердости комкам, обманчиво освещенным луною, стало совсем трудно. Игорь и Ленька спотыкались.
Вдруг Ленька приостановился, присел. Игорь, не понимая еще, почему он это сделал, поступил точно так же, стал вглядываться туда, куда глядел Ленька, до рези расширив глаза.
Пашня спускалась в лощину. И лощина, и склон были в вязкой, дегтярной черноте, свет луны не доставал сюда, скользил поверху. Что-то выделялось внизу, серело – большое, смутное, непонятной формы.
Азарт первого момента схлынул, сознание ребят обрело трезвость. Оба они почувствовали, как безрассудны были до сих пор все их действия. Нельзя было бежать по освещенному полю так открыто, как они бежали. И конечно же, нельзя было бросаться на поимку ракетчика одним: это ведь не игра в «красных» и «синих». Немецкий ракетчик наверняка вооружен до зубов, не пойдет же он в поле только с ракетницей? У него и пистолеты, и гранаты, может, даже автомат. Что они против такого врага с одною винтовкою, в которой четыре патрона?
Игорь ощутил, как где-то под сердцем возник неприятный холодок и пошел разливаться по телу, отнимая у него силы. Эх, если бы и у него была винтовка! Если бы у всех у них были винтовки! Или автоматы! Нет, он не трусил, состояние его было совсем иного рода. Это было обессиливающее чувство безоружности перед вооруженным врагом.
– Стог, – сказал Ленька, определив наконец, что это серело внизу, в черноте лощины.
Ноги Игоря были совсем слабыми, они едва держали его, но когда Ленька, пригибаясь, выставив винтовку, начал осторожно подкрадываться к столу, Игорь тоже двинулся вместе с ним, не отставая ни на шаг.
Борозды стали мельче, сглаженней, это был уже самый край пашни, дальше лежала опять целина – в жесткой, спутанной траве и вениках конского щавеля; скирд прошлогодней слежалой и подгнившей соломы высился на меже, темно и угрожающе.
Ленька и Игорь выжидательно остановились перед скирдом шагах в двадцати. Все молчало – скирд, лощина, поле.
Не дыша, в напряжении, от которого все внутри у них, казалось, собралось в один тугой комок, ребята, ступая без звука, инстинктивно теснясь один к другому, обогнули скирд. Никого. Ленька поворошил штыком ворох соломы, сброшенный ветром с макушки скирда и лежавший от него отдельно.
По склону спустился отставший Чурсин. Грудь его хрипела, точно испорченная гармонь, он надсадно кашлял, нисколько не стараясь себя сдержать. На пашне он набрал в сандалеты землю и, подойдя, первым делом скинул их и стал вытряхивать, бить подошвами друг о друга.
– Батя, потише! – зло прошипел Ленька.
Но Чурсин не обратил на его слова никакого внимания. Испытываемые им неудобства заглушили в нем все другие чувства, даже боязнь, – до него как будто действительно не доходило, что нельзя вести себя так шумно, стучать, кашлять.
Глаза ребят уже освоились с мраком, который делал лощину похожей на омут с глухой, черной, бездонной водой. Можно было разглядеть, что склон круто убегает из-под ног вниз и по нему темными пятнами разбросаны кусты терновника.
– Надо тут все обшарить! – сказал Ленька так, будто командиром был он и вправе был единолично решать, что и как надлежит всем делать. Его пыл не убавился, решимость его увлекала, действовала не только на Игоря, но и на старика Чурсина, полностью уступившего свою командирскую роль и не проявлявшего на нее никаких посягательств.
Все трое, кучкой, хотя Ленька злым шипением не раз приказывал Игорю и Чурсину отдалиться от него, образовать цепь, они стали спускаться по кустам, чутко прислушиваясь, настороженно приглядываясь ко всему, что находилось на пути и вокруг.
В кустах было еще страшнее, чем возле скирда. Беспрерывно в Игоре все замирало и сжималось в комок; куда бы он ни взглядывал, на какое бы сплетение веток, листьев ни обращались его глаза – всюду ему мерещились человеческие фигуры, лица, какое-то мелькание, шевеление; то справа, то слева от себя он слышал шорох, шелест, треск сучьев. Игорь застывал на половине шага, таращил глаза. Тело его влажнело от пота, рубашка липла под мышками, на спине. Чувство пустых рук было отвратительно до тошнотности. Чтобы избавиться от него, Игорь подобрал обломок кирпича, попавший под ногу. Все-таки оружие! Он сжимал кирпич с такою силой, что тот крошился и скоро стал мокрым от пота ладони.
Небо меж тем поднималось от земли ввысь, его лиловая ночная синь истончалась, таяла, стало лучше и дальше видно. Лощина открывалась, распахивалась все шире, просторней, выступала в своих подробностях.
