со всеми, – сказал Беркутов.
Палач молчал.
– Теперь мне нужна твоя помощь, Палач. Ты освободил детей. Но ты не доделал дело. Доделай. Мой сын, – Беркутов достал фотографию и показал Палачу, – находится на двадцать пятом этаже высотного здания. Весь этаж целиком в руках кавказцев. На двадцать четвертом этаже и в холле первого этажа у кавказцев негласная вооруженная охрана. Штурм бесполезен. Ты знаешь, как туда проникнуть и забрать сына, прежде чем они успеют убить его. У тебя большой опыт.
– Зачем рисковать?
– Графине не нужны деньги.
– Чего она хочет?
– Хочет, чтобы я не рыпался, вел себя тихо, пока она не приберет к рукам весь мой бизнес.
– Отдай.
– Я бы отдал. Плевать. Но даже если она все заберет, я не получу обратно сына.
– Почему?
– А зачем ей тогда отдавать его мне? Он свидетель. Мы уже заплатили ей за детей, но она не отдала их нам, а все равно продала. Отдала на смерть! Поэтому она не вернет мне сына. Как только он станет ей не нужен, она его убьет.
– Тогда начинай войну. Раз твоя дочь обречена.
– Обречена, если ты мне не поможешь.
– У меня другие планы, Беркутов. Мне и так будет вышка. Можешь убить меня раньше.
– Что ж, примерно этого я и ожидал. Поэтому у меня есть еще один аргумент. Последний, – говорит Беркутов.
И тут ввозят тебя.
– Кого? – не верю собственным ушам я.
– Тебя, тебя! – говорит Чегодаев и не моргает глазами.
– Как это меня? – я слышу невероятные для себя вещи.
– Очень просто! – поясняет Чегодаев. – Тебя схватили, усыпили и представили в качестве заложника.
– И что?
– А то, что увидев тебя, Палач согласился выполнять задание Беркутова.
– Так кто такой Палач? – спросил я, уже не в силах ни разобраться, ни слушать рассказ Чегодаева до конца.
– Выслушай все по порядку, тогда поймешь… Кроме того, ты ведь просил меня рассказать лишь о смерти Беркутова, не правда ли?
…Я молчу. Мне нечего сказать. Я лишь вспоминаю, как однажды в подворотке получил отрезком трубы по голове и очнулся только через некоторое время. Оказывается, я был тогда прикован наручниками к массивному креслу! Меня охраняли двое, от которых я ушел через пятнадцать минут…
– Я хочу писать, – заявил я тогда, вовсе не думая, к чему это может привести. – Я хочу пи-пи.
Один из верзил ушел за бутербродами, а второй, развалившись в кресле, читал спортивные новости. Он недовольно опустил газету.
– Ну и ссы!
– А если твой босс, дай Бог ему здоровья, спросит тебя, чем тут воняет, что ты ответишь?
Охранник отбросил газету, нагнулся и открыл ту пару наручников, которой я был прикован к креслу. Я встал. Мои руки были скованы второй парой наручников за спиной.
– Пошли, – сказал охранник.
– А письку ты мне достанешь? Милый голубняк!
Бандит выругался, вынул пистолет и, направив ствол на меня, левой рукой сунул ключик в замок наручников.
– Слушай, – сказал я, потирая освобожденные руки и мало обращая внимания на пистолет. – Я все хотел спросить у тебя: нужно было пройти экзамен, чтобы попасть на эту работу?
Ответить охранник не успел: железный кулак въехал ему в челюсть, одновременно левой рукой я вырвал пистолет у неудачника.
Я переложил пистолет в правую руку, чуть отодвинул затвор и, увидев, что в патроннике нет патрона, передернул затвор, после чего аккуратно спустил курок, придерживая его большим пальцем.
– Любители! – в моем голосе не прозвучало презрения.
В дверях я столкнулся со вторым бандитом, который принес бутерброды. Бандит, естественно, не задержал меня. И я тогда ушел в темноту, жевал бутерброды, раздумывая о странном и непонятном для меня происшествии и бренности бытия.
– Эх, Федор, Федор, чего же ты мне раньше то не рассказал, – говорю я с укоризной. – А ведь тогда я ушел от бандитов и выбежал на улицу. Поймал такси. Таксист психует, я ему пистолет в затылок и кричу: «Поехал. Быстро». И в твое управление. Там сержанты сидят. Я в твой кабинет пробежал, твой компьютер включил, и там долго разбирался, что к чему. И ты знаешь, нашел, где вы. В последних файлах. И тогда – вниз: прошу объявить тревогу и патрульные машины к высотному зданию чтобы послали. Не верят, как ни прошу… Тогда вру, что там крупная авария. Звонят постовым, а те и сообщили, что взрыв слышали, а что толком делать – не знают. А теперь вот оно как выходит. Будь у меня хоть один патрон, я бы тебя пристрелил сейчас!
Федор Чегодаев невозмутимо продолжил свой рассказ о гибели Беркутова:
– Короче, Палач говорит, что согласен. Но только с одним условием. Если, мол, Беркутов его не выполнит, то может убивать всех налево и направо.
– Какое? – прямо рычит Беркутов.
– Со мной пойдешь ты сам, а не твои молодцы. Мы пойдем вдвоем, – говорит Палач.
Беркутов задумался.
– Почему только вдвоем?
– Чтобы не перестрелять друг друга в темноте. Двое – это оптимально. Я бы пошел один, но, думаю, и ты будешь полезен, – отвечает Палач.
– Хорошо, я согласен. Но тоже с условием. Пусть с нами идет представитель органов. – И показывает на меня.
Ну, думаю я, попался. Но выбирать не приходится. Я влип тогда капитально.
– Что тебе Нужно? – спрашивает Беркутов у Палача.
– Размяться. Я сижу уже здесь черт знает сколько. Все болит.
Охранник, повинуясь взгляду Беркутова, увез кресло с тобой.
– Освободите его, – приказал Беркутов, указывая на Палача. – Если будешь дурить, если охрана услышит шум, то заложник будет немедленно убит. Так что веди себя пристойно. И перечисли, что тебе нужно.
Палач потер запястья, подвигал онемевшими плечами.
– Все, что ты знаешь о планировке этажа и системе охраны, распорядке дня обитателей. Предположительное количество людей и местоположение твоего сына.
– Хорошо.
– Два «Калашникова» с глушителями, какие только сможешь достать. К ним – по пять снаряженных магазинов.
– Ты собираешься устроить большую войну.
– По пять снаряженных магазинов, – не отреагировал на реплику Беркутова Палач.
Беркутов кивнул своему охраннику-секретарю: «Записывай».
– Пластиковую взрывчатку с радиовзрывателями или взрывателями с часовым механизмом, – продолжал Палач.
– Сколько? – машинально спросил секретарь, скользя ручкой в блокноте.
– Пять брикетов граммов по 100–150. Три армейских бронежилета. Не самых тяжелых. Три пары очков ночного видения. Три пистолета с глушителями. Для меня – пару ножей.
– Что?
