type='note' l:href='#footnote3'>[3] крылами своими махнула…
Вот ведь как Доля с Недолей порой нить судьбы вьют. Сами крутят веретено, и сами же над работой своей потешаются.
Нитка черная…
Нитка белая…
И вчера еще дочь Любояра-коваля ножом вострым пыталась сердце варяжское пробить, а сегодня это же сердце, тоской любовной иссушает. И понимает Свенельд, что не пара ему Дарена.
Однорукая…
Полоумная…
На варягов сердитая..
Гонит он ее из дум своих. Сам сломя голову прочь бежит. Жизнь свою, словно коня, пришпоривает. Злится и на себя, и на нее, и на весь Мир.
Только что он поделать может? Вошла в сердце заноза, и не вынуть ее. Ни иглой, ни клещами железными. Стонет душа. Кровью обливается. А Доля с Недолей знай судьбу завивают.
Нитка белая…
Нитка черная…
Даже жалко его. И себя жалко. Ведь я такой же.
Любовью раненный…
Пусто на конюшне. Считай, что все денники пустые. Один Буян овсом хрумкает – старый мерин, для нужд хозяйских оставленный. И конюхи со старшим во главе кто куда разбежались. В щели забились, спасаясь от воеводина гнева. Тихо вокруг, только крысы в яслях шуршат.
– Эй, Кветан! – позвал воевода. Тишина в ответ.
– Спрятался, кислый хрен, – стукнул кулаком по деревянной перегородке Свенельд. – Тогда ты ответь, – обернулся он ко мне. – Готовы ли вы? Ольга со Святославом на подходе. Малая с Большой дружиной под Любичем встретились, и я сюда поспешил, чтоб дворню предупредить.
– Мы-то готовы, – ответил я. – Закрома полные. Крышу подновили, ворок [4] новым забором обнесли, отаву [5] выкосили. Сена до весны хватит. Пока табун на выгоне будет, а как снег ляжет, так сюда перегоним.
– Сам траву косил? – спросил воевода.
– Кто ж меня из града выпустит? – пожал я плечами. – Княгиня велела меня дальше ворот не пускать.
– Правильно велела, – усмехнулся Свенельд. – За стенами неспокойно. А нам отец завет дал, чтоб тебя как зеницу ока берегли.
Ну что на это сказать? Да и стоит ли?
– Что про своего не спрашиваешь? – Варяг пинком поддал крысу, выскочившую на проход. Та с визгом взвилась в воздух, шмякнулась о стену и затихла.
– Что-то больно много их развелось, – сплюнул воевода на окровавленный трупик.
– Много, – кивнул я. – Они двух котов сожрали, не подавились. Мы уже крысюка [6] выкармливаем.
– Давно?
– Третью седмицу. Из десяти трое осталось.
– Забавно, – улыбнулся Свенельд. – Надо будет посмотреть. А эту дохлятину убери. И варяг пошел к выходу из конюшни.
Я сжал зубы, нагнулся, подцепил трупик за хвост и поспешил за воеводой.
– Так как там отец?
– Жив Малко. Чего ему сделается? – бросил через плечо Свенельд.
Меня от слов его передернуло. Обида за отца резанула. Унизил его варяг, именем холопским обозвал.
– Его летом отбить хотели, – Свенельд не заметил моей обиды, – только не по зубам вашим стены любичские оказались. – Он довольно потер руки. – Кто там у вас шрамом на роже красуется?
– Это Путята, – ответил я, а у самого аж сердце зашлось.
– А-а-а, – кивнул варяг. – Знакомец. Ты ему при случае передай, чтоб бросал дурью маяться. Только хуже делает. Малко сам за ним не пойдет. Он договор поклялся блюсти.
– Как я ему передам? – пожал я плечами, с трудом сдержал радость.
Жив, значит, болярин, и отец жив. Помоги им Даждьбоже.
– Хватит прибедняться, – махнул Свенельд рукой. И тут снаружи раздался рев походной трубы.
– Вот и хозяева возвращаются. – Воевода ускорил шаг. – Как бы Дарену не разбудили, – добавил он тихо.
Вышли мы из конюшни на белый свет.
