мир наши предки пришли?
– Ты погоди, Добрыня, – спокойно сказал мне Белояр. – Лучше до конца выслушай.
– Костер вот-вот догорит, – усмехнулся я. – В потемках сидеть будем?
– Не догорит, – сказал Кривя да на костерок подул.
Взметнулось пламя, словно сушняка да соломы на угли подбросили, осветилась поляна вокруг Алатырь- камня, увидел я, что конь белый у коновязи своей притих и во сне с ноги на ногу переминается, а ведуны по-прежнему стоят ровным колом вокруг, и взгляды их на меня устремлены. Стыдно мне стало за дерзость свою, неуютно на валуне холодном. Попытался я встать, но Гостомысл мне руку на плечо положил да на месте удержал.
– Про прошлое ты знаешь, – словно не заметил моей издевки Белояр и продолжил неторопливо: – А теперь узнать должен, что и про настоящее, и про будущее Велес прародителю поведал. А вот о том, что он ему рассказал, лишь корогод знает, да дальше этого круга не выпускает.
– Что же такого ужасного Учитель Мудрости прародителю нашему открыл, что знание это ведуны в тайне держат?
– Скажи ему, Белояр, скажи, – новгородский волхв Светозар вперед подался.
– Скажи, Белояр, – эхом отозвался круг ведунов.
Ветер зашумел в вершинах деревьев, затрещал валежиной костер и искрами в небо рванул, чуткий конь ото сна очнулся и заржал тревожно, словно чуя беду, и где-то далеко-далеко так неожиданно и тоскливо завыл одинокий волк.
– Вот что Велес Богумиру рассказал, – я невольно вздрогнул от тихого голоса Белояра. – Зеленеет береза молодым побегом, а спустя время листва с нее опадает, рождается день и гаснет зарей, лето травами расцветает, а зима стужей суровой разнотравье губит. Человек рождается, живет, а потом умирает, и все в этом мире имеет свое начало и свой конец. А значит, и сам мир кончиться может. – Замолчал ведун, на меня посмотрел внимательно, точно хотел убедиться, что я его слова правильно понял, потом на стариков оглянулся и, наконец, сказал: – И по всем приметам выходит, что конец его близок, и День Сварогов к закату клонится. Скорлупа Мирового яичка уже едва сдерживает натиск несметных полчищ дасу-демонов, а властелин их, Чернобог, когти вострые точит. Не дадено ему Родом воли снаружи скорлупу рушить, но терпения у повелителя Тьмы на целую вечность хватит, тем более что ожидать ему недолго осталось. Все меньше люди почитают покровителей, все реже жертвами подсобляют, законы Прави для них уже ничего не значат, больше они о выгоде, чем о чести, пекутся. Слабеет власть Сварога над миром и народом, устал Вышний опекать творение свое. Чует Навь, что боги светлые силу теряют, что вскорости им покой понадобится, чтобы мощь за века истраченную восполнить. А Чернобог меж тем силу копит и лишь одного дожидается – когда кто-нибудь из смертных заветы пращуров позабудет, Сварога предаст и скорлупу Мирового яйца изнутри проклюнет…
– Неужто одного человека достаточно, чтобы Мировое яйцо разбить? – перебил я ведуна. – Сомневаюсь, что найдется в Яви силач, способный бессмертных богов одолеть.
– С песчинки малой гора начинается, – сказал Кривя, – от искорки никчемной пожар вспыхивает.
– А буря великая от ветерка зарождается, – добавил кто-то.
– Хватит и щелки малой, чтобы в Явь тьма ворвалась и ночь непроглядная в мир пришла. Уснут боги на тысячу лет, и во вселенной господином один лишь Чернобог останется, – сказал Белояр.
– И что же это за выблядок такой, что мира не пожалеет?
– Тот, кто древних богов низвергнуть решится, – прошептал Белояр.
Звенемир посохом в землю вдарил и проговорил зло:
– Сказано в Ведах народа славянского – не верь грекам и ромеям, ибо язык их подобен жалу Ящера. Сладкоголосо они распевают, но слова песен их ложью и клеветой оборачиваются. Добро сулят, но посулы их зло праведным несут.
– По-вашему получается, что если княгиня Киевская с ромеями дружбу свела, она и есть тот человек, что Чернобогу путь в Явь открыть может?
– Нет, Добрыня, – сказал молчавший все это время Гостомысл. – Не ей суждено Великой Ночи дорогу расчистить.
– Тогда я в толк не возьму…
– А чего тут понимать-то? – Звенемир махнул на меня рукой. – Ты перед нами несмышленыша не корчи.
– Погоди, – урезонил его Гостомысл, – больно ты себя умным считаешь, что ли? Добрыня, – сказал он мне, – ты почто с отцом погавкался? Не совестно тебе? Он же родитель твой. И Любава тебя в Овруче, небось, ждет. Жена у тебя мудростью не обижена, любит тебя сильно, а ты ее оставил зачем-то. Возвращайся, Добрынюшка, князю Древлянскому в ноги поклонись. Он отец тебе. Он простит. Встань рядом с ним за землю предков наших, за богов Родовых, а мы уж подсобим чем сможем. Поезжай. Видишь, какого коня мы тебе уготовили, – он кивнул на белого жеребца.
– Так это вы мне коня?! – потемнело у меня в глазах от внезапной догадки, и огромных сил стоило вновь себя в руки взять. – Слышал я о Свароговом коне*, но никогда не думал, что мне на нем поездить придется. Уж не за то ли честь такая, что по вашему наущению кровь друзей и народа православного на себя возьму?
* Сварогов конь – белый жеребец, на которого никто не имел права сесть. У этого коня даже волос из гривы был священным. Считалось, что обладание таким волосом приносит большую удачу, бережет от болезней и злых чар.
– О какой крови ты говоришь? – удивленно посмотрел на меня старый наставник.
– О той, соленый вкус которой на губах своих чую, – поморщился я, вспомнив свои недавние видения.
– Так мало ли чего привидеться может? Алатырь-камушек порой и не такое сотворить способен, – сказал Гостомысл и глаза в сторону отвел.
