Все ближе и ближе враг…
Вот сейчас сшибемся…
Вот сейчас…
Сшиблись.
Ударили вражины в ладейный бок, борт наверх подымать начали.
– Опрокинут же! – заревел кормчий. – Ребя, не давать!
Налегли гребцы на весло, словно лапой поверх воды загребли, троих супостатов сшибли. Хлюпко ладья на место опустилась, с брызгами. Уперлось весло в дно речное и хряпнуло, словно сухая веточка.
– Круши налетчиков!
Смотрю, разбойник ручищей в борт вцепился, забраться наверх старается.
– Куда прешь?! – рубанул ему по пальцам, он в воду упал, а пальцы в ладью скатились.
– Добрын! Берегись! – Рогоз мне кричит.
Отпрянул я в сторону, а мимо топор просвистел – кинул кто-то, но промахнулся. Пролетел топор и Просолу в щит впился.
– Чтоб тебя! – изругался тот, щит выронил, рукой отбитой трясет. – Марина, ты как?
– Жива, – отвечает.
– Убью! – Стоян бочонок над головой вздыбил и в налетчиков кинул.
Снес бочонок разбойника, а второму голову размозжил, тот даже вскрикнуть не успел, упал в воду, и течением его сносить стало.
– Ты совсем очумел, купчина! – крикнул ему кто-то из гребцов. – В бочке-то мед пьяный!
– Поговори мне еще! – огрызнулся Стоян и кулачиной вражине в ухо засветил.
– Мужики! – Рогоз от своего супротивника отмахнулся и к гребцам повернулся: – Уплывет ведь мед! Уплывет ведь! Вражины выпьют!
– Рви их, ребя! – Это кормчий, кровью с головы до пяток залитый, очередного разбойника за борт спихнул, а сам без сил повалился.
– Ты, никак, ранен? – Рогоз к нему кинулся.
– Хорсе Пресветлый миловал, – ответил тот. – Не моя это руда. Мед-то спасли?
– Багром притянули. Правда, зацепили нашего, но мед он сберег… Добрын! Что ты спишь в хомуте! – старик пальцем мне кажет.
Я только заметить успел, как мелькнуло что-то, махнул мечом, копье отбил, руку вперед выкинул. Завопил разбойник подраненный, обратно в реку кинулся.
– Ох, – сокрушенно кормчий головой помотал, – дюже много их, не отобьемся.
И тут на берегу труба захрипела, противно так, словно нутро наизнанку вывернуть собралась, и вдруг встали вороги. Постояли немного в растерянности, а потом заверещали и обратно на берег кинулись.
– Вот тебе раз, – удивился Рогоз. – Это куда же они? Передумали нас добивать, что ли?
А труба еще сильней надрываться начала – ни дать ни взять, словно кошку кто-то за хвост потянул.
– Эй! Разбойнички! – вслед налетчикам кричит старый гребец. – Вы куда?! А драться?
– Будет тебе, – махнул на него рукой кормчий. – Неужто мало драк на твоем веку было?
– Ты смотри, как лихоимцы улепетывают!
Огляделись мы – наши живы все. Четверо ранены, да и то несильно. Засвистели налетчикам вслед, заулюлюкали, засмеялись радостно. Оно и понятно, радость оттого, что Марена стороной прошла. Смерть мимо пролетела. И меня потихоньку отпускать стало. Даже обида на налетчиков появилась за бегство их трусливое. Только же в драку вживаться начал, и на тебе. Будто хлеба краюху голодному показали, а потом за пазух упрятали, а у того полный рот слюней и в животе урчит.
А лихоимцев уже и след простыл. Нырнули в прибрежный лесок, словно привиделись, словно и не было их никогда.
Труба между тем еще разок взвизгнула и тоже замолчала. Стоим мы, рты разинули и понять никак не можем, что ж это такое было.
Но вскоре разгадка сама собой пришла, или, точнее, приехала.
Перед ложной вешкой всадник показался, а за ним еще десятка два конников. И все в броне. Все при оружии. Вот кого разбойники испугались. А нам что же? Снова к бою готовиться или обойдется?
Остановились конники, на нас уставились. А мы на них смотрим. Полупырились так друг на друга, а потом один из них, худой и на вид болезный, чуть вперед коня протронул и руки вверх поднял.
– Кто… есть… вы? – громко крикнул.
Тут Стоян руки домиком сложил, к лицу поднес и гаркнул что-то на языке, мне непонятном.
– Это он говорит, – пояснил мне Рогоз, – что мы из Нова-города в Великий Булгар с товаром идем.
Всадник тронул поводья и направил коня в воду. Двое ратников присоединились к нему, вынули, на всякий случай, кривые мечи из ножен. Знакомы мне были такие мечи. Когда мы с Баяном за Григорием
