— Подбросили, гады, подбросили! Я так и знал! Обманывают нерусского! — он лупит себя кулаками по голове, брызжет слюной, рыдает и снова бросается к двери с криком: «Где прокурор, я пошел к прокурору!» — но натыкается на меня. Дверь уже прикрыта.
И тут что-то новенькое:
— Где Корейцев, приведите мне Корейцева!
Борис улыбается:
— Я Корейцев…
Он пренебрежительно смотрит на Бориса и снова навзрыд повторяет:
— Где Корейцев, приведите мне Корейцева!
Несмотря на всю серьезность ситуации, мы не выдерживаем и взрываемся смехом. Интересно, как он себе представляет главную угрозу магаданских наркоманов — майора милиции Корейцева?
На необычный шум подтягиваются остальные участники этой трагикомедии. Хозяйка спокойно кивает на гостя:
— Это его пиджак.
Тот соглашается.
— А наркотики откуда?
— Только что здесь купил.
У нашего «артиста» моментально высыхают слезы. Но «концерт» прекращать он явно не собирается, начинает задирать Савельева: толкает его, несет всякую ерунду.
Анатолий, еле сдерживаясь, цедит сквозь зубы:
— Ну что ты, родной, волнуешься? Пускай волнуется море…
Но терпению явно приходит конец, а скандалисту очень хочется, чтобы началась драка…
Борис осаживает:
— Сядь, а то свяжем, если по-хорошему не понимаешь.
Послушался. Обыск продолжается.
Проверяем ванную. Работает Борис. Хозяйка приготовила к стирке груду грязного белья. Но и здесь надо искать. Вот бы сюда какого-нибудь режиссера из тех, что снимают кинофильмы про героические будни уголовного розыска…
Кухня. Пространство маленькое, народу набилось много. Остаюсь в коридорчике, заглядываю через плечо соседа-понятого — как там дела у «артиста».
Он трясется, как в ознобе, руки ходуном ходят, лицо землистое. Успеваю подумать: «косячок», водочка, обыск — ничего себе, букетик для нервов. Но есть, оказывается, и другая причина дрожи.
Слышу металлический лязг, грохот кухонной посуды и голос Бориса:
— А это что?
В ящике электроплиты — спортивная сумка. В ней газетный сверток. В газете — целлофановый пакет, до половины заполненный «зеленоватой массой…», да что уж там — коноплей. Ее запах не спутаешь ни с чем.
Ответ незатейлив:
— Это травка такая, приправа, у нас дома ее кушают…
Оперативники и даже понятые иронически улыбаются. Володя проникновенно говорит:
— Ну, старик, ты нас обижаешь!
Тогда версия меняется:
— Да, это конопля, взял себе немножко, у нас ее все курят. А что, разве себе нельзя?
Он, конечно, знает, что нельзя. Но не знает, что группе Корейцева уже известно, для кого эта «дурь», и что изъятые у потребителей наркотики давно ждут анализа на идентичность с содержимым этого пакета. Так что заключение экспертизы станет для него неприятным сюрпризом. Но это потом.
А пока последние номера программы. Он заходит в ванную помыть руки, и оттуда раздается жалобный голос:
— Здесь на умывальнике перстень лежал, печатка золотая. Где перстень, почему его забрали? — голос срывается на визг.
Анатолий иронически спрашивает:
— Ну очень интересно, куда же он мог подеваться?
Володя мягко советует:
— А ты подумай, вспомни. Ведь без тебя в ванную никто не заходил.
Борис терпеливо выслушивает и решает:
— В общем, так: внесите это заявление в протокол обыска. Будем снова обыскивать всю квартиру, пока не найдем перстень. Начнем с себя. Если печатка у кого-нибудь из нас, будем отвечать. Если врет — суд это учтет.
Начинаем по очереди демонстрировать содержимое своих карманов. У «обворованного» не выдерживают нервы. Он снова заходит в ванную, прикрывает дверь, несколько секунд копается, и что-то звенит по полу.
— Вот, нашелся, наверное, нечаянно в белье упал.
Одеваемся. Сыщики собирают опечатанные вещи, наркотики. Измученные понятые вовсю зевают. Я присматриваю за задержанным. Он передает хозяйке квартиры «пропадавший» перстень, деньги, говорит, что принести, если разрешат передачи. Многочасовое напряжение начинает сказываться: все окружающие предметы вдруг теряют свои очертания, звуки — как сквозь вату. Не сразу соображаю, что задержанный монотонно, быстро и негромко бросает своей подруге еще несколько фраз.
— Без разговоров, — это моментально отреагировал кто-то из оперативников.
На дворе уже глубокая ночь. Сосед идет спать. Нина Ивановна отвозит всех в УВД и тоже отправляется домой. А оперативники вызывают дежурную машину и везут задержанного в горотдел, где еще светятся многие окна и устало постукивают пишущие машинки в кабинетах».
Закончив работу, Шурка вздохнул:
— Не Гиляровский, конечно, но отечественная журналистика знавала и более бездарные опусы.
«Артист» будет лгать и изворачиваться до последнего. Будет вызывать в УВД и следственный изолятор «Скорую помощь», симулировать приступы разных болезней. Несколько месяцев его будут обследовать врачи и признают вменяемым. Затем он станет играть в молчанку на допросах, откажется подписывать документы и знакомиться с обвинительным заключением. На суде заявит, что работники милиции сфабриковали его дело, пользуясь тем, что он ничего не понимает по-русски.
Магаданский городской суд приговорит его к восьми годам лишения свободы. Тогда он завалит жалобами все судебные и несудебные инстанции. Приговор будет отменен, и дело вернется на дополнительное расследование.
Председатель городского суда, порядочный мужик и высококлассный юрист, в приватной беседе с Корейцевым скажет:
— Я не имею право такое говорить, но этот ваш «друг» — подонок редкостный. В деле много хвостов, недоработанных эпизодов. Я понимаю, что сроки были сжатые, а работа огромная. Вот и воспользуйтесь ситуацией: пусть следователь предъявит ему новое обвинение и вменит все, что можно.
Сотрудники УВД, несмотря на лавину других дел, проведут дополнительное расследование, вкладывая в эту работу всю душу, опыт и талант уязвленных профессионалов.
При повторном рассмотрении дела, с учетом дополнительно выявленных эпизодов и перепредъявленного обвинения, «артист» получит двенадцать лет.
И этот приговор уже не отменит никто.
Едва покончив с хитроумным узбеком, «корейцы» снова закрутили машину розыска. По самым скромным оценкам, по городу уже разошлось два — три килограмма чуйской травки. «Материковских» жителей, тех же москвичей, такой цифрой не удивишь. Но в Магадане и народу-то — на один московский микрорайон. Для такого города четыре-шесть тысяч «косячков» с отравой — это солидно. Да и не в цифрах дело. Какая-то мразь не просто делала деньги, а травила тела и души людей, большей частью юных, еще не видавших жизни, но уже терявших ее, становившихся бездумными, безвольными и подлыми животными. Так
