— Пойдем? — спросил Ковбыш.
— Прогонят! — мрачно возразил Алеша.
Он никому теперь не верил. Он крепко схватил Ковбыша за пояс: верна только дружба. Парня с парнем. О Тасе он не вспомнил.
— Все равно пойдем, — сказал Ковбыш.
Они свернули с дороги и пошли на огонь. Скоро им навстречу забрехали собаки.
— Кто идет? — закричал от костра испуганный детский голос.
— Свои, — ответил Ковбыш.
— Кто свои?
— Из города. На заработки. Уйми собак-то…
Они ближе подошли к костру. Теперь было видно: вокруг огня сидело и лежало человек шесть ребят. В стороне стреноженные лошади жевали траву.
— Что, беспризорники? — спросило сразу несколько голосов.
— Нет, на шахты идем, — ответил Ковбыш. — Мы дальние, — и толкнул Алешу в бок.
— А откуда дальние?
— Из Брянска. Леса Брянские знаете?
— Слыхали… — неуверенно ответили от костра. — Лешие, значит?
— Как есть лешие, — согласился Ковбыш. — Вот с дороги сбились. Можно с вами ночь переночевать?
Ребята пошептались между собой, искоса поглядывая на лошадей.
— Та ладно! Ночуйте! — наконец, сказал старший. — Только, если что, мы крикнем. В хуторах слышно.
— Мы не босяки, — успокоил Ковбыш, — мы на шахты… Голод у нас.
— А все к нам, все к нам! — колюче, как взрослый, сказал рябой паренек в большой шапке.
Алеша снял мешок и куртку. Куртку расстелил на земле около костра и лег на нее. Мешок положил под голову.
От костра тянуло дымом. Алеша закрыл глаза, и ему показалось, что он дома, а мать раздувает самовар. Звенят на столе чашки. Вспомнилась Тася. Алеша удивился: почему он так мало думает о ней? Он хотел представить себе ее тоненькую фигурку, но не мог, видел только оборочки беленького платья, потом бант в белокурых волосах, чулочки. Потом все это смешалось в невообразимой путанице.
Валька вспомнился ему отчетливей.
«Вот бы Вальке здесь… Ночь… Костер. А? Какие стихи!» — Он хотел представить себе Вальку с мешком за плечами и засмеялся.
Ветерок дул в лицо. Алешу обдало дымом. Он закашлялся и открыл глаза. Ковбыш лежал рядом. Ребята вытаскивали из золы картошку. Они втыкали в картофелину палочку и вертели перед собой. На картофелине медленно гасли искры.
«Валька сказал бы: «Бежин луг», — подумал Алеша.
Ему самому казалось, что вся эта колеблющаяся в дыму картина не явь, не действительность, а вычитана из книжки, из любимого Горького или из «Бежина луга».
«Они о ведьмах должны говорить, — подумал он о ребятах, — о страшном», — подвинулся ближе к костру.
Ковбыш уже храпел. Он широко разметал руки, а голову закинул назад так, что остро торчал подбородок. Никогда, должно быть, Ковбыш не спал так вкусно в городе. Как плотно припали к земле его руки! Мокрая трава запуталась между пальцев.
Около костра говорили о страшном.
— Он все по лесу шугав, — тихо рассказывал рябой паренек. Папаха часто сползала ему, на нос, и он, не останавливаясь, поправлял ее все одним и тем же движением: всей ладонью проводя по лицу снизу вверх, от носа до рваного малинового верха папахи. — Он все по лесу шугав. Где балка, где яр — там ему хорошо… Скаженный був.
— Брехня, — лениво возразил разметавшийся около самого огня хлопец. Он неподвижно лежал с закрытыми глазами, иногда только медленно поворачивался к огню то одним, то другим боком. — То брехня! То люди брешут.
— А Максым Кулык — це тоже брехня? Га? Га? Митрофан? — набросились на него все разом.
— А що Кулык? — не шевельнувшись, спросил Митрофан.
— Тю! Та ты не знаешь?
— Не знаю.
— Про Кулыка не знаешь?
— Не знаю. А що?
Парень поправил папаху и посмотрел в лес.
«Ну, сейчас будет история про лешего, что жил в лесу и пугал народ», — весело подумал Алеша и опять пожалел, что нет с ним Вальки.
— Поихав Максым Кулык в город, — обстоятельно начал рябой хлопец. — От поихав. А була у него коняка хорошая. То наша коняка, я ее добре знаю, у нас ее ликвизирували. Справный конь. Жеребец. Гнедой.
— У його запал, у вашего коня, я знаю, — перебил его хлопец с кнутом.
— Запал? У кого? У нашего? У Гнедка?
— Та хоч бы и у вашего. Що ж, я його не бачив?
— Чим ты бачив? — вскочил рябой.
— Чим уси бачат. Та ты не дуже, — и он также поднялся на ноги.
«А драка будет», — подумал Алеша.
— Так що ж Кулык? — лениво промычал Митрофан и не спеша перевернулся к огню другим боком.
— Запал… — ворча, уселся на место рябой и воинственно поправил папаху. — Запал… Добрый конь, так усим очи застит. Запа-ал… Ну так от, поихав Кулык в город… А ночь була скаженна. Ой, и ночь була, хлопци…
Детвора ближе подползла к огню. Алеша тоже подвинулся ближе. Он лежал теперь на спине и смотрел то в небо, то в огонь. Он смотрел в небо, и звезды казались ему искрами; он смотрел в огонь, и искры показались ему звездами. Он глядел в рябое лицо паренька в папахе и думал: кто его опалил снопом искр? Все чуть колыхалось перед Алешей: ночь, лес, огонь, ребятишки. А то, что должно было колыхаться — дым, — напротив, застыло и тяжело оседало, весомое и плотное. Лес показался Алеше теперь совсем близко. Он подступал к костру, всеми деревьями слившись в одно; лес сжался и, наклонив ухо, слушал рябого рассказчика. Через этот спаявшийся лес, через колыхающийся огонь, через путаницу звезд и искр, цепляясь за тяжелые тучи дыма, плыл милиционер Максим Кулик на добром гнедом коне, плыл навстречу несчастью. Он плыл над деревьями, выезжал на поляны, он негромко пел песню. Он качался в седле. Курил, откидывал ветки, бьющие по плечам. И ехал, ехал…
— Вы, мабудь, уси знаете, где Черный яр? — не спеша, со смаком продолжал паренек в папахе. — От туды доихав Кулык. Черный яр — скаженне мисто! Яр велыкий, глыбокий, а кругом така чащоба, спаси и помилуй. От вин подъихав. Когда: «Сто-ой! Стой!» — и хвать Гнедка за вуздечку. «Сто-ой!» — хвать наган. А вже ж йому и руки назад. Вже и на земли вин. Вже и на живот ему коленом!
Он достал из золы картошку и начал медленно есть.
— Так что ж Кулик! — закричал нетерпеливо Алеша. — А леший?
— Який леший? Кулыка на другой день нашли. У нас на селе и хоронили. А Гнедко пропав! От конь був! Гнедка увели. Хорош був конь. Я его сам поить водыв.
— Брехня! — промычал Митрофан. — Брехня! Хто ж це був?
— Хто був? — засмеялся рябой. — Це ж уси знають, хто був. Зеленые паны булы, бандиты. Печеный Мартын, що весной расстреляли. Та Авдоха Комарев був, та Антон Иваныч Задыка, та Григорюк, та ще Михаленко з ными путався. От кто був. Их усих найшли. И оружие. И все. А Гнедка не найшли… Хорош був конь. Мабудь, продали…
Максим Кулик лежал на земле перед Алешей. Алеша ясно видел убитого милиционера, как лежал он,
