Слушая этот страстный монолог, я подумал о том, что даже не поинтерсовался, о чем идет речь, что такого может быть на этих снимках. В сущности, ничего такого там быть не могло.
Видимо, недоверие отразилось на моем лице, потому что хозяин снимков замолчал, а затем, невесело усмехнувшись, добавил:
— Вы сейчас смотрите точь-в-точь так же, как те ученые, что понаехали к нам после этих событий. Они были убеждены, что эти чудовища — всего лишь галлюцинация, плод нашего больного воображения. А разве может галлюцинация оставить след на бумаге? Сейчас вы сами убедитесь: откуда бы ни явились эти создания, они оставили след.
Он открыл конверт, разложил снимки на журнальном столике и широким жестом пригласил меня взглянуть. Я склонился над столом.
— Вот этот снимок — один из первых, сделан в самом начале вторжения, — пояснял хозяин. — Здесь чудовища держатся вместе. А вот кузнечик, что преследовал господина Греца. Конечно, здесь они не производят того впечатления, что возникает из наших рассказов, но признайтесь — вы ведь не рассчитывали увидеть и этого, ведь так?
Я не верил своим глазам. Чудовища действительно были видны! Это не было похоже на кадры из фильмов ужасов с возвышающимися над домами ярко раскрашенными монстрами. Они выглядели скорее как сгусток тумана, как контур. Еще они были похожи на наполненные воздухом шары, на которых были нарисованы глаза, пасти, клыки. Как и туман, они просвечивали, сквозь них можно было различить предметы на заднем плане. И все же этого хватало, чтобы полностью изменить наше представление о происшедшем в Альтфурте, а возможно, и в других местах. Чудовища не были плодом воображения! Им сопутствовало нечто материальное.
— Я вижу, вы поражены? Не ожидали ничего подобного? — Господин Хупертс наслаждался произведенным эффектом. — И знаете, что еще получилось удачно? Здесь есть почти все те люди, о которых вы спрашивали, — те, что не испугались. Вот, смотрите — это господин Бремокль с фрау Грец. Вот мой друг Бергмайер выглядывает из-за столба. А вот на этом снимке очень хорошо получился Томас. Я вижу, он вас заинтересовал. Томас есть почти на всех снимках — видите, и здесь, и здесь. Он совершенно не боялся чудовищ, представляете? Ходил за ними всюду, очень близко. Впрочем, я не уверен, что с ним все было в порядке. У него было такое странное выражение лица… Мне показалось, что он был в истерике: он то ли плакал, то ли хохотал… Я окликнул его, а когда он повернулся, сделал снимок — да, вот этот. Он как-то странно на меня посмотрел — я даже не понял, узнал ли он меня. Я хотел с ним заговорить, но тут эта ужасная жаба вдруг оставила в покое бургомистра и двинулась в мою сторону. Признаюсь честно: я испугался. Она была так отвратительна! Я стал отступать по Модештрассе, но тут из-за угла появился Клаус, наш пожарный, на своей машине. Он направил ее прямо на чудовище! Оно остановилось и, кажется, попробовало увернуться. Однако машина ударила в него, но не сбила с ног, а проскочила дальше и врезалась в угол дома. Я заснял эту атаку, целых два снимка — вот, смотрите. Я увидел, что Клаус сидит в кабине неподвижно, и понял, что он ранен. Ему надо было помочь, но жаба стояла совсем рядом. Тогда я по переулку перебежал на Альбертштрассе и оттуда, скрываясь за машиной, подполз к кабине и вытащил беднягу Клауса. Он был такой тяжелый и весь в крови! Я потащил его за угол и тут вновь увидел Томаса. Он стоял рядом с машиной — прямо у ног этой твари, представляете? — и смотрел на меня. Просто стоял и смотрел, а затем ушел, и больше его я не видел. Честно сказать, я разозлился — ведь мы с ним когда-то были друзьями, и он мог бы мне помочь! Ну вот, я оттащил Шумпетера за угол, а когда вернулся, жабы уже не было. Все чудовища куда-то исчезли.
Я не отрываясь смотрел на снимок, на котором однокашник и бывший друг господина Хупертса получился лучше всего. 13 лет — немалый срок, человек может сильно измениться, но мне даже не требовалась помощь компьютера — я узнал это лицо.
— Кажется, вы сказали, что этого человека зовут Томас? — спросил я.
— Да, Томас Глечке. Шесть лет мы с ним учились в одном классе. Томас. — интересная, можно сказать, романтическая личность. Он еще в гимназии начал писать стихи, а позже, учась в университете, издал несколько сборников. Мы с ним некоторое время переписывались, последнее письмо от него я получил из Непала — представляете? Он отправился туда в поисках мудрости Востока. Он не ответил на мое очередное письмо и исчез. Я не видел его 20 с лишним лет и ничего не слышал о нем. Представляете, как я удивился, увидев его при таких обстоятельствах?
— Скажите, а в каких отношениях ваш знакомый находился с бургомистром, с директором гимназии, с господином… э-э… Воллерзейном — с теми, кто пострадал во время этих событий?
— В каких отношениях? — Хупертс весьма удивился моему вопросу. — Но тут какое-то недоразумение. Тогда во главе гимназии стоял совсем другой человек, и учителя были другие. Надо сказать, Томас учился неважно, у него были конфликты и в гимназии, и с отцом… Но знаете, господин Кузениус, наш нынешний бургомистр, тоже учился неважно. Он был на год старше нас, да… Может, у него с Томасом и были какие-то стычки, но я точно не помню.
— Большое спасибо, господин Хупертс, — произнес я. — Вы оказали следствию неоценимую помощь. Увы, я должен забрать эти снимки с собой.
— Что ж, понимаю, — вздохнул хозяин. — Но позвольте, вы берете только эти три? А остальные — я могу их теперь показывать? Публиковать?
— Можете, — сочувственно сказал я. — Но боюсь, что они мало кого сейчас заинтересуют.
Глава 10
СПАСИТЕЛЬНАЯ ТЬМА
Томас Готфрид Глечке родился 1 января 2001 года в Нанкине, где его отец продолжал миссионерскую деятельность, начатую за три года до этого в Восточной Африке. Как свидетельствуют документы, пастор Ганс Глечке был широко образованным и любознательным человеком, наделенным тактом и чувством юмора. Маленький Томас рос в атмосфере любви и заботы.
Ему было семь лет, когда семья вернулась в Европу. Из Китая Томас вез несколько папок с рисунками, коллекцию мечей — разумеется, игрушечных, но очень похожих на настоящие — и богатый запас впечатлений. Он умел говорить по-китайски, пользоваться палочками и непринужденно выполнять упражнения древней восточной гимнастики. Все это, соединенное с талантом рассказчика (причем рассказы обильно оснащались невероятными подробностями), обеспечило ему на первых порах стойкий интерес однокашников, граничивший с восхищением. Однако он скоро растерял свой авторитет: отчасти из-за своего физического недостатка (от рождения он хромал на левую ногу) и некоторой робости, но главным образом по причине неуемного желания командовать своими товарищами, от которых он требовал полной покорности — черта, которую дети не прощают, если претензии ничем не подкреплены. Теперь его рассказы встречали насмешками, над ним издевались. Он отгородился от них стеной отчуждения; Хупертс, Шиффер — вот весь круг его общения в старших классах.
Учился он неровно. Рано обнаружив способности в литературе, живописи, вообще в сфере художественного, он плохо успевал по естественным наукам, особенно по математике. Как обычно бывает в таких случаях, вначале он страшно переживал свои неудачи, а с определенного возраста, напротив, стал ими бравировать, легко вступая в перепалки с учителями. Понятно, что он доставлял родителям печали больше, чем радости. Особенно огорчало Ганса Глечке равнодушие сына к тому, что составляло смысл его собственной жизни — к религии, церкви, ее догматам и обрядам, — равнодушие, казавшееся особенно вызывающим на фоне стойкого интереса Томаса к другим областям трансцендентного. Его не интересовало бессмертие души, ее спасение, смысл жизни — нет, его увлекало сверхъестественное само по себе, как тайна, как спрятанный волшебный меч, который удачливый герой может отыскать, враз обретя превосходство над врагами. Еще в гимназии он зачитывался Каббалой и магическими трактатами, от которых перешел к трудам немецких и индийских мистиков и всевозможным модификациям восточных учений.
Переживания, связанные с этими поисками, навеянные ими образы составили основное содержание стихов, которые он начал писать еще в выпускном классе. Видимо, что-то было в этих темных, словно
