— Ты несешь булочку собаке?
— Ага, Кеше. У меня кроме него никого нет.
— А… мама?
— Она есть. Только мамка три дня как в загул ушла, — спокойно сказала девочка. — Мы с Кешей вдвоем на хозяйстве.
— Вдвоем? — растерянно пробормотала Сауле. — А как же…
— И хорошо! — перебила малышка. — А то мамка, как выпьет, себя не сознает. Дерется больно и Кешу гонит, убить грозится…
Сауле молчала. Собственные проблемы казались мелкими и не стоящими внимания. Она не знала, как помочь девочке.
— Я чего к тебе подошла? — Малышка снова коснулась ее руки. — Чтоб знала: я не воровка.
Сауле изумленно заметила, что девочка покраснела. У нее даже уши запылали сквозь слой грязи, почти прозрачные на солнце, забавно оттопыренные.
— Просто есть захотелось сильно-сильно, и Кеша голодный, — виновато забормотала малышка. — А у нее, у этой бабки, в сумке еще такие булки есть, много, и ненадкусанные, я видела. Думала — и не заметит, если одну возьму…
— Вообще-то это все равно воровство, — грустно сказала Сауле. — Если бы ты попросила…
— Нет.
— Что — нет?
— Просить не стану.
Сауле не нашлась что сказать. Если честно, она сама не верила, что баба Нина отдала бы маленькой оборванке злополучную булочку, даже встань та на колени.
— Но и красть больше не буду. — Девочка сердито посмотрела на Сауле. — Ты не веришь, а я — в первый раз.
— Я верю!
— Врешь.
— Но я правда верю!
— Тогда я пойду.
Девочка действительно развернулась и спокойно зашагала в другую сторону. Сауле испуганно ухватила ее за воротник:
— Погоди, ты даже не сказала, как тебя зовут!
— Лизаветой.
— Как?!
— Мамка спьяну Лизкой дразнит, но я не отзываюсь. Всегда ей говорю: «Лизавета я, и точка». — Малышка шмыгнула носом и неохотно призналась: — А она за волосья хватается, пьяная-то, ух и больно ж дерет…
— А я — Сауле.
— Это… имя такое?
— Ну да. Меня так бабушка назвала — Сауле. Тебе не нравится?
— Очень даже нравится. Ни у кого такого имени нет, а у тебя — пожалуйста.
— У меня и сын есть, — похвастала вдруг Сауле, — Никита, только я его Китенышем зову…
— А он большой? — Лизавета смотрела заинтересованно.
— Ну… постарше тебя! Осенью в школу пойдет.
— Подумаешь, мне тоже скоро семь!
— Сколько?! — не поверила Сауле, девочка была почти на голову ниже Никиты.
— Семь. И я тоже пойду в школу, вот!
Лизавета помрачнела. Может быть, вспомнила о пьяной матери? Или о ранце, которого нет?
Сауле торопливо сказала:
— Конечно пойдешь! Осенью. А сейчас — не хочешь зайти ко мне в гости?
— К тебе и твоему Китенышу? — уточнила девочка.
— Да.
— Не, не могу. Разве завтра?
— А почему не сегодня?
— Кеша меня дома ждет, ты забыла? Один. Голодный.
И я ему булочку несу. Вот. — И Лизавета повертела перед носом Сауле своей помятой булкой.
— А если мы и Кешу пригласим в гости?
— Кешу?
— Ну да.
— Но он — собака.
— Я помню.
— Ты нас обоих зовешь, Кешу и меня сразу?
— Точно.
Лизавета задумалась.
Сауле украдкой разглядывала тощее грязное личико, всматривалась в прозрачные светлые глаза и мысленно произносила монологи, обращенные к непутевой матери.
Понимала, что глупо, но слова будто сами нанизывались на длинную нить ее рассуждений, правильные, обличительные и… бесполезные. Не верила Сауле, что эта женщина станет слушать ее или хотя бы пустит на порог.
Сауле хотелось притянуть малышку к себе, приласкать, пожалеть, но она не смела. Чувствовалась в девочке странная независимость, самостоятельность и самодостаточность. Малышка явно желала, чтоб ее принимали всерьез, считала себя взрослой и сама опекала пса Кешу.
Она вдруг напомнила Сауле подругу. Татьяна, помнится, тоже с детства не признавала никаких сокращений своего имени. И держались они примерно одинаково, хотя…
Ну да, Татьяна говорила, что лишь к окончанию школы избавилась от комплексов! А в детстве старалась быть как все, постоянно худела и страдала из-за высокого роста.
«Ну и пусть. Все равно эта забавная малышка похожа на Татьяну сегодняшнюю, — упрямо подумала Сауле. — Но вот что из нее вырастет при такой-то матери…»
Анна Генриховна открыла Тане дверь. Смерила оценивающим взглядом с ног до головы и неодобрительно поджала губы.
— Что на этот раз? — весело поинтересовалась Таня. — Не понравился цвет моей новой губной помады?
— Только мне и дела, твою помаду рассматривать, — проворчала Анна Генриховна. — Просто ты — вылитый придорожный столб!
— Столб?!
Таня жизнерадостно захохотала, уж слишком неожиданным оказалось сравнение. Никита выглянул из-за спины няньки и весело сказал:
— А я понял! Столб, он тоже в красно-белую полосочку, да, Анна Генриховна?
— Ты абсолютно прав, мой мальчик, — важно подтвердила старуха. — Именно в полосочку, и именно в красно-белую, как твоя любимая тетя Таня.
— Ну и ассоциации у вас! — возмутилась Таня, сбрасывая сапоги. — Сравнивать живого человека с грязным придорожным столбом, на который мочатся все блохастые собаки!
— Вовсе нет, мы тебя сравнили с другим столбом, — фыркнул Никита. — Свежеокрашенным. Еще чистеньким!
— Вот спасибо…
— Господи, как ты ходишь на этих шпильках? — Анна Генриховна кивнула на Танины сапоги. — Это же травмоопасно!
— Зато в них я на голову выше остальных. — Таня надела свои шлепки и взяла с тумбочки коробку с пирожными.
