Просыпаюсь. Мамы нет. Сижу на кровати – слушаю новый день. Дворники шуршат метлами, нагибаясь так низко, что кажется: у них вовсе нет глаз – а сразу после зада начинается шапка. Нужно искать тапки и идти в ванную. Кран уныло рыгнет перед тем, как польется теплая вода. Все будет как всегда. Голова трезвеет ото сна – я нащупываю ногой тапки. Душно. Звуки исчезают – я чувствую, что именно с этого дня, с этого обычного утра, – начинается новое время моей жизни. В глазах темнеет. Я чувствую, что выдышала воздух мне положенный в этой квартире, я высмотрела все до дыр – до тыльной стороны – кажется: дворники устали шуршать для меня метлами, и нужно бежать. Бежать без цели, обманывая себя движением – робкая попытка борьбы с безнадегой. «Мы все умрем…» – вспоминаю я Урюкову.
В квартире стоит душный, пыльный свет. Мамина кровать убрана. Филоненко, как обычно, улыбается мне с фотографии над маминой кроватью. Я скалюсь ему в ответ. А за окном, со стены соседнего дома, скалится депутат с плаката. И вот-вот станет весело жить… А через дорогу дом, в котором живет мой отец. Темная дыра его окна засасывает унылой, тягучей памятью. Спотыкаюсь о стул. Как мало места для того, чтобы жить! Мы живем, как две рыбки в аквариуме – постоянно натыкаясь носами на стены. Мама оставила мне корм.
Я иду в ванную. Кран кряхтит и ругается – вот льется вода. «Мы скоро умрем…» – вертится в голове. Пора сваливать – понимаю я.
10…
Арсентьев – целеустремленный. Он программист. Он точно знает, что он должен сделать сегодня для того, чтобы потом, однажды, попасть в заветную «силиконовую долину». Он все время сдает экзамены и заканчивает курсы: ТОEFL, SMART, Microsoft… С каждым месяцем он поднимается все выше и выше в своем профессиональном статусе – с каждым месяцем он все ближе и ближе к цели. Арсентьев – сосед Урюковой. Он проводит с нами свое свободное время. Он все время слушает плеер – и ему совершенно не нужно слушать нас. Мы для него просто место и время, нас для него почти нет.
Он точно не женится до тех пор, пока не выполнит свой бизнес – план, он точно не вспылит при начальнике, потому что он умеет терпеть – он лучше послушает плеер. Иногда я ловлю на себе его взгляд. Мне даже кажется, что я ему нравлюсь. И ему, это тоже, вероятно, кажется. А потом он вспоминает, что время, отведенное для всякой ерунды, прошло – пора спешить и развивать силу воли. Он набирает в легкие воздух, заряжается энергетическим напитком и ныряет.
Я жалею этого аутичного онаниста – ему невдомек, что жизнь уже давно началась.
11…
Солнце разлито по аудитории – невозможно найти точку, из которой идет свет. Пока препода нет я болтаю с Никитой.
Никита тоже учится с нами, но он не в тусовке. Медведев, например, вообще убежден, что все евреи расисты – и нас вообще за людей не считают. Мой приятель Ник – еврей. Я знаю его со школы, потому общаюсь и с ним. Урюкова, Скворцов и Бардина рисуют на передней парте красным маркером наш будущий путь на карте Крыма.
– Такой крюк делать? – зло спрашивает Бардина.
– Спокойно! – Скворцов обнимает ее.
Я болтаю с Никитой:
– Не могу больше жить с мамой… – говорю я
– Выходи замуж… Заработать самой все равно не светит… Ждать пока мать умрет… Долго… А если она все-таки в Город Солнца рванет – то хату продаст… так все фанатики делают… – у Никиты хрустальные глаза.
– Кроме еврейских… – замечаю.
Да, мой приятель Ник – еврей. Он им стал в тот момент, когда его родители – вдруг вспомнив, что они евреи, и достав из сундучка однажды скрытое окончание фамилии – «зон», – рванули в Израиль. До этого они притворялись русскими и жили в советской квартире по соседству. Жили, надо сказать, точно не хуже нас, но, когда появилась возможность – они вспомнили все – даже то, чего не было. «Еврейский консул» дежурно прослезился и дал им израильское гражданство. Потом, правда, когда появилась возможность поиметь обратно и русское гражданство, многострадальная семья Гершиных – Гершензонов – точно так же намазав звездочкой глаза, – отправилось в наше консульство ностальгировать и причитать.
Так вот, мой приятель Ник – сытый гражданин двух государств – всегда точно знает, что надо делать.
– Или с батей разменяйся… – предлагает Никита, встречая подхалимской улыбкой корявого профессора – историка, который щурится на свет, источник которого найти невозможно.
12…
Скворцов скрытный. Поэтому ничего толком про него не знаю – он учится с нами, на его машине мы однажды поедем в Крым.
– Ты кто, Скворцов?
– Я – некто, – отвечает он.
13…
Я решаю поговорить с отцом о размене его квартиры, в которой прописана и я. Я стою перед дверью – вдыхаю запах краски – жду, когда он откроет.
– Здравствуй, папа, – говорю я.
– И бабушка только приехала… – отец почти улыбается.
«Черт!»– думаю я, – при бабке не поговорить.
Бабушка тоже улыбается. Называет меня уменьшительно-ласкательно и кладет мне варенье.
– Как мама, Оленька? – спрашивает бабушка.
– Нормально. – Отвечаю я и ем варенье.
