любимую позу супруги индусского бога Индры. И
Поначалу Роб был заинтригован и получал большое удовольствие, когда они проходили одну новую позу за другой: «поворот кругом», «стук в дверь», «радости кузнеца». Он, правда, рассердился, когда она попыталась научить его, какие звуки приличествует издавать в финале вместо его обычного рычания: лучше восклицать «сут!» или «плат!».
— Вы что же, не способны просто отдаваться наслаждению, предаваться любви, как все люди? Все время думать, что надо сказать, — это еще хуже, чем зубрить фикх!
— Ну, когда выучишь, тогда и удовольствия почувствуешь больше, — ответила она с обидой. Роба не тронул упрек, прозвучавший в ее тоне. Кроме того, он решил, что ему больше нравится, когда женщина помнит свое место.
— А старика тебе, значит, не хватает?
— Когда-то хватало, даже с избытком. Его любовная сила была удивительно велика. Он обожал и выпивку, и женщин, а когда случалось настроение, он и со змеей справлялся. С
Деспина поведала, что всю свою жизнь принадлежала Ибн Сине. Ее родители были оба рабами Ибн Сины: мать индианка, а отец перс, доверенный слуга в течение многих лет. Мать умерла, когда Деспине было шесть лет. А после смерти отца, когда ей исполнилось двенадцать, старый лекарь женился на ней, но так и не освободил из рабства.
Роб потрогал пальцем колечко в носу, символ ее рабского положения.
— Почему же не освободил?
— Потому что так я под двойной защитой — и как вторая жена, и как его собственность.
— А что, если он сейчас придет? — Роб подумал о том, что сюда ведет единственная лестница.
— Внизу стоит Вазиф, он его отвлечет. К тому же мой супруг сидит у ложа Резы и не выпускает ее руку.
Роб посмотрел на Деспину, кивнул и ощутил, как в нем исподволь проросло чувство вины. Ему нравилась эта маленькая красивая женщина с оливковой кожей, крошечными грудями, круглым животиком и жаркими губами. Ему было жаль ее, заключенную в этой тюрьме со всеми удобствами. Он знал уже порядки в мусульманских странах и понимал, что она почти всегда заперта в пределах дома и сада, а потому ни в чем ее не винил. Но он успел крепко полюбить старика в потрепанной одежде, с большим носом и поразительным умом.
— Я останусь твоим другом. — Роб поднялся и стал одеваться.
Она была далеко не глупышкой и с любопытством за ним
наблюдала.
— Ты же проводил здесь почти каждую ночь, наполнял меня до краев. Если я пришлю Вазифа через две недели, ты придешь.
Роб поцеловал ее в нос чуть повыше кольца. А потом ехал на гнедом домой и все размышлял, не свалял ли дурака.
Прошло одиннадцать ночей, и Вазиф постучал в его дверь.
Деспина почти угадала — искушение было слишком велико, его так и подмывало кивнуть в ответ. Прежний Роб Джереми поспешил бы закрепить свой успех, чтобы потом до конца дней хвастать гулякам во всех тавернах, как он хаживал к молодой женушке, пока ее муженек-старичок сидел дома, но в другой комнате.
Роб покачал головой.
— Передай ей, что я больше не смогу приходить.
Глаза Вазифа блеснули под огромными, выкрашенными в черный цвет веками, он усмехнулся и наградил робкого еврея презрительным взглядом. Потом погнал ослика назад.
Реза Благочестивая умерла на третье утро после этого происшествия, когда муэдзины во всем городе сзывали правоверных на Первую молитву — человеку благочестивому и пристало окончить земную жизнь в такое время. В медресе и в маристане все говорили о том, как Ибн Сина своими руками готовил тело жены к погребению, и о самих похоронах, очень скромных — супруг позвал на них лишь нескольких мулл, возносивших молитвы. Ни в школе, ни в больнице Ибн Сина не появлялся, и никто не знал, где он.
Через неделю после смерти Резы, вечером, Роб увидел на майдане аль-Джузджани, который предавался винопитию.
— Присядь, зимми, — позвал его аль-Джузджани и махнул рукой подавальщику, чтобы принес еще вина.
— Хаким, а что с главным лекарем?
— Он считает, — ответил преподаватель, словно не расслышав вопроса, — что ты не такой, как другие. Что ты отличаешься от всех остальных учащихся, — сказал он недовольным голосом.
Не будь Роб всего лишь учащимся медресе, не будь аль-Джузджани великим аль-Джузджани, Роб решил бы, что собеседник ему завидует.
— Ну, а если ты не такой уж особенный, зимми, то не станешь сбрасывать со счетов и меня. — Аль- Джузджани не сводил с него взгляда блестящих глаз, и Роб быстро сообразил, что почтенный хирург сильно пьян. Принесли вино, и оба они погрузились в молчание.
— Мне было всего семнадцать, когда мы повстречались в Гургандже [165]. Ибн Сина не намного старше меня, но великий Аллах! — смотреть на него было все равно, что прямо на солнце. Мой отец заключил договор: Ибн Сина станет учить меня медицине, я же буду у него слугой за все. — Аль-Джузджани машинально отхлебнул еще вина. — Я заботился о нем. Он учил меня математике по «Альмагесту» вместо обычного учебника. И я записал под его диктовку несколько книг, в том числе первую часть «Канона врачебной науки»[166], по пятьдесят страниц сразу, в те золотые дни.
Когда он уехал из Гурганджа, я последовал за ним, и мы побывали во многих местах. В Хамадане тамошний эмир сделал его своим визирем, но тут взбунтовалось войско, Ибн Сина оказался за решеткой. Поначалу его собирались убить, но, в конце концов, выпустили на свободу. Ему всегда везло, сукину сыну!
Потом эмир стал мучиться от колик в животе, и Ибн Сина вылечил его. Эмир вторично назначил его визирем!
Я всегда был рядом с ним, будь он лекарем, узником или визирем. Он стал мне не только хозяином, но и другом. Каждый вечер у него в доме собирались ученики, я читал вслух, по очереди с другими, главы из его труда «Врачевание», а кто-нибудь другой читал «Канон». Реза неизменно заботилась о том, чтобы мы ели сытно и вкусно. Закончив с уроками, мы пили вино, оно лилось рекой, а потом уходили и отыскивали себе женщин. Он из всей компании был самым веселым, а работал играючи. Ах, какие ему доставались девки — загляденье, да еще и в великом множестве! Наверное, он и ублажал их замечательно — ведь и все остальное он делал лучше, чем большинство других. Реза обо всем этом знала, но она сильно любила его, несмотря ни на что.
А теперь, — аль-Джузджани отвел взгляд, — она лежит в могиле, а он чахнет от тоски. Даже старых друзей прогоняет, бродит в одиночестве по всему городу и раздает милостыню неимущим.
— Хаким... — мягко обратился к нему Роб.
Аль-Джузджани вопросительно посмотрел на него.
— Проводить вас домой, хаким?
— Чужеземец! Я хочу, чтобы ты ушел.
Роб кивнул, поблагодарил его за угощение и пошел своей дорогой.
Роб выждал еще неделю, а потом поехал к Ибн Сине среди бела дня. Бросил поводья коня привратнику.
Ибн Сина сидел в одиночестве. В его глазах была умиротворенность. Роб присел с ним рядом, устроился поудобнее. Они то беседовали, то замолкали.
— Вы уже были лекарем, когда женились на ней, Учитель.
