Какое удивительное чувство возникает, когда входишь в мари-стан, это прохладное святилище, наполненное духом болезней и разнообразными запахами целебных средств, где со всех сторон звучит неизбежная музыка лечебницы: стоны, крики, быстрые шаги сотрудников. Роб по сей день задыхался от волнения, и сердце его начинало биться часто-часто, когда он входил в маристан, а вслед за ним тянулись цепочкой учащиеся, словно гусята за матерью-гусыней.
Они послушно шли за ним — за тем, кто сам еще совсем недавно почтительно следовал за другими лекарями!
Остановиться и дать возможность учащемуся изложить историю болезни пациента. Затем подойти к циновке и побеседовать с больным, понаблюдать за ним, осмотреть, пощупать, принюхаться к болезни, как принюхивается лиса, отыскивая птичьи яйца. Постараться перехитрить проклятого Черного Рыцаря. Затем не спеша обсудить состояние больного или раненого со всей группой учащихся, выслушать мнения, которые чаще всего мало чего стоили, бывали совсем нелепыми, но порой — просто замечательными! Для учащихся это было постижением знания, Для самого Роба — возможностью выковать из их разума важнейший инструмент, который анализирует ситуацию и предлагает стратегию лечения, отвергает ее и предлагает другую.
В итоге Роб, давая им уроки, порой приходил к таким выводам, которые в ином случае просто не пришли бы ему в голову.
Ибн Сина настаивал, чтобы Роб читал лекции. Послушать их приходили и другие лекари, но в их присутствии Роб никогда не чувствовал себя непринужденно; он стоял и, обливаясь потом, честно излагал все, что сумел прочитать в книгах по тому или иному вопросу. Он хорошо представлял себе, как выглядит в их глазах: выше ростом и шире в плечах подавляющего большинства из них, со сломанным носом англичанина. Не забывал он и о том, что говорит с заметным акцентом — теперь он уже достаточно хорошо овладел языком, чтобы слышать это.
Опять-таки по настоянию Ибн Сины Роб также писал — подготовил небольшую статью о промывании открытых ран вином. Работа эта далась ему нелегко, но радости-не принесла, даже когда была закончена, переписана и помещена в Дом Мудрости.
Он хорошо понимал, что обязан передавать учащимся свои знания и умение, как другие передавали их ему, и все же Мир-дин ошибался — Роб не хотел заниматься всем сразу. Он не сможет уподобиться Ибн Сине. Не было у него стремления сделаться философом, педагогом и богословом, не испытывал он потребности ни писать, ни проповедовать. Учиться и стремиться к знаниям его принуждала необходимость понимания, что же надо делать, когда самому приходится заниматься больными. А для него самого задача, требующая решения, возникала в тот момент, когда он брал больного за руки и происходило то же самое волшебство, с которым он впервые познакомился в возрасте девяти лет.
Однажды утром в маристан доставили девочку по имени Ситара. Доставил ее отец, бедуин, ремеслом которого было изготовление шатров. Девочке было очень плохо, ее то и дело тошнило и рвало, а правую сторону затвердевшего живота раздирала невыносимая острая боль. Роб понимал, в чем дело, но не имел понятия, как лечить эту боль в боку. Девочка все время громко стонала, ей трудно было отвечать на вопросы, и все же Роб старательно расспросил ее, стремясь ухватиться за что-нибудь такое, что подскажет ему правильное решение.
Он очистил ей желудок, прикладывал к животу мешочки с горячим песком и холодные компрессы, а ночью рассказал о больной бедуинке своей жене и попросил Мэри помолиться за нее.
Мэри весьма огорчилась, услышав о девочке, пораженной той же болезнью, которая убила Джеймса Гейки Каллена. Ей вдруг вспомнилась уединенная могила отца у вади Ахмеда в Хамадане.
На следующее утро Роб сделал юной бедуинке кровопускание, давал ей разные снадобья и целебные травы, но толку от всего этого не было никакого. Он видел, как начинается сильный жар, как стекленеют у девочки глаза, а сама она понемногу вянет, как застигнутый морозом зеленый листик. На третий день она умерла.
Роб со всеми подробностями проанализировал ее короткую жизнь. До того как начались эти боли в боку, приведшие к смерти, она была совершенно здорова. Девственница двенадцати лет от роду, и лишь совсем недавно у нее начались обыкновенные для женщин истечения кровей... Что общего было между нею, маленьким мальчиком и тестем Роба, мужчиной средних лет? Ничего общего он не находил.
Однако убило всех троих одно и то же.
Неприязнь между Ала-шахом и его визирем, имамом Кандраси, проявилась на людях во время очередного шахского Большого приема. Имам, как обычно, сидел на низеньком троне справа и пониже шаха, но обращался он к повелителю с такой ледяной вежливостью, что ни у кого из присутствующих не осталось ни малейших сомнений в его подлинных чувствах.
В тот вечер Роб был в гостях у Ибн Сины, они играли в шахскую игру. То была не столько битва, сколько урок — будто взрослый играет с ребенком. Казалось, что Ибн Сина продумал наперед всю партию, от начала до конца. Теперь он двигал свои фигуры без долгих размышлений и без каких-либо колебаний. Сдержать его натиск Роб не сумел, он лишь оценил необходимость предварительного планирования своих действий. Вскоре умение заглядывать вперед стало привычной частью его собственной стратегии.
— Люди собираются небольшими группками на улицах и майданах, — сказал Роб, — и что-то обсуждают вполголоса.
— Их смущает и беспокоит то, что нет единомыслия между слугами Аллаха и повелителем Райского дворца. Они опасаются, что ссора такого рода может погубить весь мир. — Ибн Сина своим всадником забрал
Некоторое время они играли молча, потом Роб не выдержал и поведал Ибн Сине о смерти девочки- бедуинки, перечислил все симптомы болезни, упомянул и о двух других случаях подобной болезни живота, ибо они не давали ему покоя.
— Ситара — такое имя носила и моя мать, — вздохнул Ибн Сина. Однако предложить объяснений смерти девочки он не мог. — Существует много вопросов, ответы на которые нам не открыты.
— Они и не будут открыты до тех пор, пока мы их не поищем, — медленно проговорил Роб.
Ибн Сина пожал плечами и предпочел перевести разговор на другие темы. Он заговорил о свежих новостях из дворца и сообщил, что шах снова отправил своих людей в Индию. На этот раз не воинов, а купцов: шах поручил им приобрести индийскую сталь или хотя бы руду, из которой ее получают, потому что у Дхана Вангалила больше не осталось такой стали и он не может изготавливать узорчатые голубоватые мечи, столь ценимые Ала-шахом.
— Он приказал им не возвращаться иначе, как с целым караваном, груженным сталью или же рудой, даже если для этого им придется дойти до самого конца Великого Шелкового пути.
— А что там, в конце Шелкового пути? — спросил Роб.
— Чжун-Го[201]. Огромнейшая страна.
— А дальше, за нею?
— Вода. Океаны, — пожал плечами Ибн Сина.
— По дороге сюда спутники говорили мне, что Земля плоская и со всех сторон окружена огнем. Добраться можно только до края, а потом неминуемо свалишься и попадешь в адское пламя.
— Мало ли что болтают спутники в дороге, — презрительно бросил Ибн Сина. — Это все неправда. Вот я читал, что за пределами обитаемого мира — лишь соль и песок, совсем как в Дешт-и-Кевир. Пишут также, что большая часть мира покрыта льдом. — Он задумчиво посмотрел на Роба. — А что находится за пределами твоей страны?
— Британия — это остров. Ее омывают воды океана, а за ним лежит Дания, страна норманнов. Оттуда родом наш король. А вот дальше,
— Если отправиться к северу от Персии, то за Газни лежит страна Русь, а за нею простирается страна льда. Да, я могу поверить в то, что большая часть всего мира покрыта льдом, — сказал Ибн Сина. — По
