небрежен с больными. Он и к третьему испытанию подготовился кое-как.
Роб знал, как в таком случае поступил бы Ибн Сина.
— Я отвергаю этого кандидата, — сказал он твердо и без всяких сожалений. Остальные преподаватели поспешили с ним согласиться, и на том заседание совета по испытаниям завершилось.
Прошло несколько дней после этого, и в маристан пришел Ибн Сина.
— Добро пожаловать, Учитель! Вы вернулись! — радостно воскликнул Роб.
— Да нет, не вернулся, — покачал головой Ибн Сина. Выглядел он усталым, измученным, а пришел, как сам объяснил Робу, на осмотр. Он хотел, чтобы его осмотрели двое: аль-Джузджани и Иессей бен Беньямин.
И они сели с ним вместе в комнате для осмотров, побеседовали, выяснив историю болезни, как он сам их когда-то учил. Больной рассказал, что ожидал вскоре вернуться к своим обязанностям, выйти из дому, но так и не сумел оправиться от двойного удара: потери Резы, а затем и Деспины. И выглядел, и чувствовал себя он все хуже и хуже.
Испытывал слабость, быстро уставал, и даже за простые дела ему было нелегко взяться. Поначалу эти симптомы он приписывал своей острой тоске.
— Нам ведь с вами доподлинно известно, что состояние духа способно удивительным, а порой и ужасным образом влиять на телесное здоровье.
В последнее время, однако, его стал беспокоить кишечник: позывы возникали резко, внезапно, а стул содержал слизь, гной и кровь. Поэтому он и решил обратиться к знающим лекарям.
Они так тщательно его осмотрели, как будто он был последним в их жизни пациентом. Ничего не оставили без внимания. А Ибн Сина сидел с бесконечным терпением и не мешал им щупать, давить, нажимать, прислушиваться и задавать всё новые вопросы.
Когда с этим закончили, аль-Джузджани был бледен, но не терял бодрости во взгляде.
— У тебя, господин, кровавый понос, а вызван он чрезмерными переживаниями.
Но Робу интуиция подсказывала нечто большее. Он посмотрел на обожаемого Учителя:
— Я думаю, это опухоль, в самом начале развития.
Ибн Сина моргнул.
— Рак кишечника? — уточнил он ровным голосом, словно говорил с новым больным, поступившим в маристан.
Роб кивнул, стараясь не думать о том, какой медленной пыткой становится это заболевание.
Аль-Джузджани даже побагровел от возмущения, что ему противоречат, но Ибн Сина мягко успокоил его. Вот почему, догадался Роб, он и попросил их проводить осмотр вдвоем: знал заранее, что аль- Джузджани так ослеплен своей любовью к Учителю, что просто не способен признать ужасную правду.
У Роба задрожали колени. Он взял Ибн Сину за руку, они смотрели друг другу в глаза, не отводя взгляда.
— У вас еще много сил, Учитель. Надо только следить за работой кишечника, дабы не допускать скопления черной желчи, каковая приводит к росту опухоли.
Главный лекарь согласно кивнул.
— Я молюсь о том, чтобы мой диагноз оказался ошибочным, — сказал Роб.
Ибн Сина ответил ему слабой ласковой улыбкой.
— От молитвы вреда не будет.
Роб сказал Учителю, что хотел бы вскорости навестить его и провести вечер за шахской игрой. Старик ответил, что для Иессея бен Беньямина его дом всегда открыт.
Лето подходило к концу. Однажды, в сухой день, когда повсюду клубилась пыль, из дымки, затянувшей северо-восток, вынырнул караван, в котором позванивали колокольчиками сто шестнадцать верблюдов. Вытянувшись в длинную цепочку, роняя слюну от усталости — а нагружены они были железной рудой, — верблюды вошли в Исфаган уже на исходе дня. Ала-шах надеялся, что благодаря этой руде Дхан Вангалил сумеет выковать его воинам еще много мечей из узорчатой синеватой стали. Увы! Вскоре проведенные мастером-оружейником пробы покажут, что железо в этой руде чересчур мягкое, однако пока, в этот вечер, кое-кого сильно взволновала другая новость, доставленная караваном.
Некоего Хенди, старшего погонщика в караване, даже вызвали во дворец, дабы шах своими ушами услышал то, что удалось проведать погонщику. После этого его доставили в мари-стан, и там он поведал свою историю лекарям.
Вот уж много месяцев Махмуд, султан Газни, тяжко болел, у него был сильный жар, а гноя в груди скопилось столько, что на спине даже вздулся широкий мягкий горб. Султанские лекари решили: если они хотят продлить дни Махмуда, этот горб необходимо осушить.
Хенди сообщил и такую подробность: спину султана покрыли тонким слоем гончарной глины.
— А это для чего? — поинтересовался один из новых лекарей маристана.
Хенди лишь пожал плечами, но аль-Джузджани, который в отсутствие Ибн Сины оставался в больнице старшим, сумел ответить на вопрос:
— За этой глиной надо внимательно наблюдать. Первый участок, который подсохнет, указывает, где кожа горячее всего. Там и следует производить разрез.
Когда хирурги разрезали султану спину, все скопившееся там хлынуло наружу, и лекари вставили свои дренажные трубки.
— А каким скальпелем они вскрывали — с закругленным лезвием или с острым концом? — поинтересовался аль-Джузджани.
— Ему давали снотворное, чтобы заглушить боль?
— Дренажные трубки из олова или же полотняные фитили?
— Гной-то был белого цвета или черного?
— А следов крови в нем не было?
— Господа мои! Благородные господа! Я же старший погонщик верблюдов, а не хаким! — воскликнул Хенди, приходя в отчаяние. — Нет у меня ответов ни на один из этих вопросов. Кроме рассказанного, мне только одно еще известно, вот и все.
— И что же? — спросил его аль-Джузджани.
— Через три дня после того, как сделали разрез, господа мои, султан Газни умер.
Когда-то они были молодыми львами — Ала и Махмуд. Каждый из них рано взошел на трон и наследовал сильному предшественнику-отцу, каждый не выпускал другого из поля зрения, и державы их жили ожиданием, не сомневаясь, что придет день и они схватятся. Тогда либо Персия проглотит Газни, либо Газни — Персию.
Этого так и не произошло. Они настороженно кружили, время от времени происходили стычки мелких отрядов, но государи выжидали, отдавая себе отчет в том, что затевать большую войну пока рано. И все же Ала никогда не забывал о Махмуде.
Частенько тот даже снился шаху Персии, причем сон повторялся снова и снова: их войска стоят друг против друга, готовые к битве; Ала-шах в одиночку мчится на коне в сторону неистовых афганских кочевников Махмуда и выкрикивает свой вызов — вызов султану на смертный поединок. Как Ардашир вызывал на бой Ардевана: кто останется в живых, тот и получит все, и станет по праву царем царей.
Теперь Аллах их рассудил и уж не придется шаху вступить в смертный бой с Махмудом. В течение четырех дней после прибытия каравана с рудой в Исфаган возвратились порознь три доверенных и опытных лазутчика; они побывали в Райском дворце, и из рассказанного ими шах начал составлять ясную картину того, что же произошло в Газни, столице его соперника.
Сразу после смерти султана Махмуда его сын Мухаммед попытался захватить трон, но эти планы сорвал младший сын, Абу Саид Масуд, молодой воитель, которого решительно поддержало войско. Всего за
