Когда они присели в углу ближайшего трактира и стали потягивать эль, Энтони рассказал, что он теперь плотницкий ученик.
— В распиловочной яме, — объяснил он, и Роб заметил, какой у Тони хриплый голос и землистый цвет лица.
Роб знал, что это за работа. Ученик должен стоять в глубокой канаве, поперек которой кладут бревно. Ученик тянет длинную пилу за один конец и весь день дышит опилками, которые так и сыплются на него. Плотник-подмастерье в это время стоит на краю ямы и работает пилой сверху.
— Похоже, для плотников трудные времена подходят к концу, — сказал Роб. — Я был в доме собраний цеха, там мало кто слоняется без дела.
— Лондон растет, — кивнул Тайт. — В городе уже проживает сто тысяч душ, каждый восьмой англичанин. Повсюду что-нибудь строится. Сейчас хорошо записаться в цех, в ученики — поговаривают, скоро будут создавать новую сотню. А ты ведь родом из семьи плотника...
— Нет, я уже прохожу обучение, — покачал головой Роб. Он поведал о своих странствиях с Цирюльником и в награду увидел зависть, вспыхнувшую в глазах Энтони.
Тайт заговорил о смерти Сэмюэла.
— А я за эти годы схоронил мать и двух братьев — оспа. Отец от лихорадки умер.
Роб печально кивнул:
— Я должен отыскать тех, кто остался в живых. В любом из лондонских домов, мимо которых я прохожу, может находиться последний ребенок, рожденный моей матерью перед смертью. Ричард Бьюкерел тогда пристроил его.
— Так, может быть, вдова Бьюкерела знает что-нибудь?
Это предположение Тайта заставило Роба поднять голову.
— Она снова замужем, за зеленщиком по имени Баффингтон. И живет теперь неподалеку отсюда, сразу за воротами Ладгейт, — подсказал Энтони.
Дом Баффингтона стоял на отшибе и этим уединением мог бы соперничать с новыми палатами короля, если бы не промозглая сырость, которой тянуло с болот у реки Флит. Да и сам дом был вовсе не палатами, а сбитой на скорую руку лачугой. За этой ветхой лачугой был устроен тщательно возделанный огород с грядками капусты и салата, окруженный со всех сторон влажной болотистой землей. Роб немного постоял, наблюдая за четырьмя невеселыми ребятишками. С мешками камней в руках они высматривали болотных кроликов вокруг огорода, над которым звенели тучи комарья.
Мистрис Баффингтон он отыскал в доме, она поздоровалась с ним, раскладывая собранную зелень по корзинам. Ворча, она пожаловалась, что кролики съели весь их доход.
— Помню я и тебя, и всю твою семью, — сказала она, разглядывая Роба так, словно он был редким и дорогим овощем.
Но когда Роб спросил прямо, она так и не смогла припомнить, чтобы первый муж называл ей имя или дом той кормилицы, которая приняла грудного младенца, нареченного Роджером Колем.
— И что же, никто так и не записал ее имени?
Должно быть, в его глазах промелькнуло что-то такое, от чего мистрис Баффингтон вскипела:
— Я писать не обучена. Отчего же
Роб мысленно спросил себя, можно ли винить в этом мальчишку в его тогдашнем положении, но не мог не признать, что доля правды в ее словах есть.
— Давай не будем ссориться, — улыбнулась она. — Ведь давно, в трудные времена, мы были соседями.
К удивлению Роба, она смотрела на него такими глазами, какими женщина смотрит на мужчину, и взгляд ее потеплел. Постоянный труд не дал ей располнеть, а в свое время, как разглядел Роб, она была по-настоящему красива. И летами не старше Эдиты.
Но тут же он с тоской вспомнил Бьюкерела, показную добродетель ее скудной милостыни, напомнил себе и о том, что эта женщина когда-то хотела продать его в рабство.
Он холодно взглянул на нее, пробормотал слова благодарности и вышел из дома.
В церкви Святого Ботульфа дверь отворил ризничий, старик с побитым оспой лицом и нечесаными седыми космами. Роб хотел повидать священника, который хоронил его родителей.
— Отца Кемптона перевели в Шотландию, тому уж десять месяцев.
Старик провел его на кладбище.
— Ох-ох, у нас тут уже все переполнено! — вздыхал он. — Ты не был здесь в позапрошлом году, когда свирепствовала оспа? — Роб покачал головой. — Повезло тебе! Столько людей умерло, мы каждый день с утра до вечера только и отпевали. Теперь на кладбище и места почти не осталось. А народ стекается в Лондон отовсюду, и человек быстро проживает те сорок лет, которые ему обычно отпущены.
— Но вам ведь больше сорока лет, — заметил Роб.
— Мне? Так меня ведь сохраняет благочестивый характер моих занятий, да и жизнь я веду во всех отношениях чистую и целомудренную. — Его лицо озарила улыбка, и Роб уловил исходящий от него запах горячительных напитков.
Подождал у кладбищенского домика, пока ризничий сверялся с книгой записи погребений. В итоге все, что смог сделать для него пьяненький старичок — провести Роба по лабиринту покосившихся надгробий к общему участку в восточной половине кладбища, почти у задней стены, поросшей мохом, и объявил, что и его отец, и брат Сэмюэл погребены «где-то неподалеку». Роб попробовал припомнить похороны отца и таким образом найти место захоронения, но ничего не вспомнил.
Найти маму оказалось легче. За три с лишним года тисовое дерево над могилой сильно разрослось, но узнать его было нетрудно.
Вдруг Робу пришла в голову мысль, и он поспешил на их стоянку. Цирюльник пошел вместе с ним на берег Темзы, покрытый скалами, и там они отыскали небольшой серый валун, поверхность которого была сглажена и отполирована волнами за Долгие-долгие годы. Инцитат помог им вытащить валун из реки.
Роб собирался собственноручно вытесать на нем надпись, но Цирюльник отговорил его от этой затеи.
— Мы здесь и без того слишком задержались, — сказал он. — Пусть это сделает резчик по камню, быстро и хорошо. Я оплачу его работу, а ты вернешь долг, когда закончишь обучение и станешь получать плату.
Они задержались в Лондоне только до тех пор, пока на камне не были высечены все три имени и годы рождения и смерти; камень установили на могиле под тисовым деревом. После этого Цирюльник хлопнул его по плечу своей мясистой рукой и посмотрел в глаза:
— Мы с тобой всегда в пути. Рано или поздно побываем везде, где только можно расспросить об остальных трех ребятишках.
Он развернул свою карту и указал Робу на шесть больших дорог, ведущих из Лондона: на северо- восток в Колчестер; на север в Линкольн и Йорк; на северо-запад в Шрусбери и дальше в Уэльс; на запад до Силчестера, Винчестера и Солсбери; на юго-восток в Ричборо, Дувр и Лайм; на юг до Чичестера.
— Вот Рамси, — ткнул он пальцем в центральную часть Англии, — куда отправилась на жительство к брату твоя соседка-вдова Делла Харгривс. У нее ты сможешь узнать, как зовут ту кормилицу, которой она отдала младенца Роджера, и когда мы, снова приедем в Лондон, ты разыщешь его. А вот здесь дальше Солсбери, куда семья Хейверхилл, как тебе сказали, увезла Анну-Марию. — Цирюльник нахмурился. — Как жаль, что мы не знали этого, когда не так давно были в Солсбери на ярмарке! — воскликнул он, и Робу стало не по себе при мысли, что они с сестренкой вполне могли находиться в толпе народа недалеко друг от друга.
— Ладно, — сказал Цирюльник. — Осенью, по пути в Эксмут, мы все равно заедем в Солсбери.
— А на севере, — воспрянул духом Роб, — где бы мы ни оказались, я стану расспрашивать всех священников и монахов, знакомы ли им отец Ловелл и его юный подопечный Вильям Коль.
Назавтра, рано утром, они покинули Лондон и выехали на широкую Линкольнскую дорогу, которая вела на север Англии. Когда все дома и смрад огромного скопления людей остались позади, они сделали
