На этот раз — ведь хоронили члена гильдии, а не его жену — цех плотников оплатил на отпевании целых пятьдесят псалмов.
Через два дня после похорон Делла Харгривс отправилась в Рамси[13] , чтобы жить там в доме брата. Ричард Бьюкерел отвел Роба в сторонку, поговорить.
— Если не осталось ни одного взрослого родственника, то по закону надлежит детей и все имущество разделить, — быстро проговорил он. — Обо всем этом позаботится гильдия.
Роб оцепенел.
Вечером он попытался объяснить это братьям и сестре, но только Сэмюэл понял, о чем идет речь:
— Значит, нас должны разделить?
— Да.
— И мы все станем жить в разных семьях?
— Да.
Ночью кто-то взобрался на лежанку и лег рядом с ним. Роб подумал было, что это Виль или Анна- Мария, но нет — Сэмюэл обхватил его руками за шею и прижался, словно боялся свалиться на пол.
— Я хочу, чтобы они вернулись, Роб.
— Я тоже хочу. — Роб погладил худенькое плечо, по которому так часто колотил.
Они поплакали вместе.
— Так, значит, мы больше никогда-никогда не увидимся?
— Ох, Сэмюэл, — ответил Роб, чувствуя, как похолодело все внутри. — Не приставай ко мне сейчас с глупостями. Конечно, мы будем жить в этом квартале и видеться постоянно. И мы навсегда останемся братьями.
Это успокоило Сэмюэла, и он уснул ненадолго, но перед рассветом обмочил постель, будто был младше Джонатана. Утром ему стало стыдно, он избегал смотреть Робу в глаза. Как оказалось, тревожился он не напрасно: его увели первым. Большинство членов отцовского десятка по-прежнему были без работы. Из девятерых плотников лишь один имел возможность и желание принять в семью ребенка. К Тэрнеру Хорну, мастеру-плотнику, жившему через шесть домов от Колей, вместе с Сэмюэлом отправились молотки и пилы, принадлежавшие Натанаэлю.
Через два дня явился отец Кемптон, тот самый, что отпевал и маму, и отца, а с ним пришел священник, которого звали Ра-нальдом Ловеллом. Отец Ловелл сказал, что его переводят в приход на севере Англии и он хочет взять с собой ребенка. Он внимательно рассмотрел их всех и остановил свой выбор на Виле. Священник был рослым, плотным, жизнерадостным человеком с пшеничными волосами и серыми глазами, в которых — как убеждал себя Роб — светилась доброта.
Братик, бледный и дрожащий, смог только кивнуть головой и пошел из дому вслед за двумя священниками.
— Ну, до свидания, Вильям, — крикнул ему Роб.
Ему отчаянно хотелось, чтобы разрешили оставить хотя бы двоих младшеньких. Но еды от поминок отца уже почти не осталось, а мальчик умел смотреть правде в глаза. Джонатан, отцовский кожаный дублет и пояс с инструментами достались подмастерью по имени Эйлвин, из той же сотни, что и Натанаэль. Когда в дом пришла мистрис Эйлвин, Роб ей объяснил, что Джонатана приучили к горшку, но если он чего-нибудь пугается, то нужны салфетки. Женщина усмехнулась, кивнула, забрала малыша и истончившиеся от частой стирки тряпочки и ушла.
Кормилица оставила у себя младенца Роджера и получила мамины материалы для шитья. Об этом рассказал Робу, который так и не видел кормилицу, Ричард Бьюкерел.
Надо было вымыть голову Анне-Марии. Роб сделал это старательно, как его учили, но все равно немного мыла попало ей в глаза, а пекло оно сильно. Роб насухо вытер девочке голову и, пока она плакала, прижал к себе, вдыхая запах блестящих русых волос запах, так похожий на мамин.
На следующий день пекарь и его жена, по фамилии Хейвер-хилл, забрали ту мебель, которая еще на что-то годилась, а Анна-Мария отправилась жить с ними в комнате, помещавшейся над булочной. Крепко держа ее за руку, Роб вывел девочку к ним.
— Ну, до свидания, малышка. Я люблю тебя, милая моя барышня Анна-Мария, — прошептал он, обнимая сестренку. Но она, кажется, считала, что это он виноват во всем, что случилось в последнее время, и попрощаться не захотела.
Итак, остался один Роб, а из вещей — ничего. Тем вечером к нему пришел поговорить Бьюкерел. Староста цеха крепко выпил перед этим, но голова у него была ясная.
— Для тебя найти семью будет не так-то легко. Времена такие: ни у кого нет еды для большого мальчика, который ест много, а выполнять работу взрослого не может. — Он помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил снова: — Когда я был помоложе, все кругом только и говорили, что стоит прекратиться войнам да избавиться от короля Этельреда — худшего из королей, который разорил целое поколение, — и времена настанут хорошие. Завоеватели приходили одни за другими: саксы, датчане, множество распроклятых конунгов — пиратских королей. Теперь у нас наконец-то есть сильный монарх, король Канут[14], он обеспечил прочный мир, зато на нас, похоже, ополчилась сама природа. Летние ливни и зимние метели оставили нас ни с чем. Урожай гибнет три года подряд. Мельникам нечего молоть, моряки не покидают портов. Никто ничего не строит, и для ремесленников нет работы. Тяжелые времена настали, сынок. Но я подыщу тебе место, даю слово.
— Спасибо вам, мастер староста.
— Я присматривался к тебе, Роберт Коль, — сказал Бьюкерел, с волнением глядя на него. — Я видел, что мальчик заботится о своей семье, как настоящий мужчина. Будь у моей жены другой нрав, я бы принял тебя в свою семью. — Он моргнул, смутился, что выпивка развязала ему язык сильнее, чем хотелось бы, и тяжело поднялся на ноги. — Доброго отдыха тебе ночью, Роб.
— И вам доброго отдыха, мастер староста.
Роб превратился в отшельника. Пещерой служили комнаты, почти голые. Соседи не в силах были совсем не замечать мальчика, но помощь оказывали скудную: утром приходила мистрис Хейверхилл, давала лепешку, оставшуюся не проданной вчера; вечером приходила мистрис Бьюкерел, приносила маленький кусочек сыра, подмечала, что у Роба глаза красны от слез, и поучала: плакать — это привилегия женщин. Воду он, как и прежде, брал из общественного колодца, потом прибирал в доме, но там не осталось никого и почти ничего, приводить комнаты в беспорядок стало некому, и Робу нечего было делать, разве только страдать и что-нибудь воображать.
Иной раз он бывал римским разведчиком: лежал, притаившись, за маминой занавесью и прислушивался к тайнам враждебного мира. Он слышал, как мимо катятся повозки, как играют ребятишки, щебечут птицы.
Однажды до него донеслись голоса небольшой группы мужчин из числа гильдейских.
— Роб Коль — это наша забота. Кто-нибудь обязательно должен взять его к себе, — это голос Бьюкерела.
Роб затаился, чувствуя себя виноватым и слушая чужой разговор так, будто речь идет вовсе не о нем.
— Ага, ты посмотри, какой он вымахал. А когда совсем вырастет, добрая будет из него рабочая лошадка, — завистливо произнес Хью Тайт.
А вдруг его заберет к себе Тайт? Роб растерянно обдумал возможность жить под одной крышей с Энтони Тайтом. И его отнюдь не огорчило, когда в ответ на слова Тайта Бьюкерел презрительно хмыкнул:
— Ему еще три года, не меньше, расти до плотницкого ученика, а ест он уже сейчас как большая лошадь. В Лондоне полным-полно сильных рук и пустых желудков. — Голоса отдалились.
Еще через два дня, тоже утром, так же притаившись за занавесью, Роб дорого заплатил за грех подслушивания. Он услыхал, как мистрис Бьюкерел обсуждает дела своего мужа с мистрис Хейверхилл.
— Вот все говорят, это большая честь — быть старостой гильдии плотников. Но у меня от этой чести хлеба на столе не прибавилось. Совсем наоборот, эта должность приносит множество хлопот, от которых
