любишь абрикосовое повидло?
Валера поставил на стол бутылку виски, распахнул окно и закурил американскую сигарету.
— Представляешь, Любаня, я тебе чуть двух французов не привел. Соскочили в последний момент. Законные мореманы, в чинах.
— Вот этого не надо. Валера, заруби себе на носу — никаких иностранцев! У меня приличное заведение. Мне только МГБ не хватало. Мусоров я еще с божьей помощью прокормлю.
Аркаша не сводил с Любы черных, как дырочки, глаз. Он знал, что идет к доступным женщинам, стеснялся, хотел сбежать, но любопытство одолело, и Валера держал его за руку, а он здоровый, с ним не страшно.
Аркаша представлял себе что угодно: пляски на сундуке мертвеца, поножовщину, мат и скрежет, полуметровые клеши, залитые алой морской кровью, все представлял себе Аркаша, но такое…
Это была «Незнакомка» Блока, гений чистой красоты. Строгие черты лица озарялись грустными глазами и оттого становились мягкими и загадочными. Каштановые волосы стянуты на затылке тяжелым узлом, высокий благородный лоб, гладкие загорелые плечи, глубокий вырез платья. Аркадий понял, что это судьба. И ничего, что она старая, лет тридцать или даже тридцать пять, это не имеет никакого значения.
Дыша духами и туманами, Люба разлила чай по фарфоровым, из сервиза, чашкам, и стала расспрашивать Аркашу об учебе, конечно же, в школе Столярского, о том, какие бывают скрипки — я знаю Страдивари — о девочках-соученицах.
Вошел Валера в одних плавках, искоса глянул и стал рыться в шкафчике:
— Где у нее эти чертовы маковки…
— Валера, — поморщилась Люба, — я тебя умоляю, быстрее…
— Та сейчас. Только оденусь. Сдались ей эти маковки!
Когда Валера вышел, Аркаша выплеснул чай в раковину, быстро налил себе коньяку и выпил. Нога его дрожала, пятка выбивала об пол частую дробь.
— Ну вот, какие глупости, — укоризненно пропела Люба, — кушай лучше повидло.
Аркаша рывком поднялся со стула, подскочил к Любе и стал слюнить ей плечо.
— Ай-ай-ай, — настоящие вундеркинды так себя не ведут, — увещевала Люба, мягко откидывая голову Аркаши, — ну что, что особенного, это сиська, как у мамы…
У Аркаши, казалось, выросла третья рука, четвертая, пятая. Люба резко встала.
— Вот что, кореш, — другим голосом сказала она и налила полчашки коньяку. — А ну-ка выпей.
Аркаша решительно выпил и тут же, как по команде, обмяк.
— Молодая, — лепетал он — с чувственным оскалом… я с тобой не нежен и не груб…
Вошедший Валера, увидев эту сцену, захохотал, откупорил бутылку виски.
— Давай, Любаня. Извини. Зачем ты его напоила?
— Так ведь сладу нет, — нахмурилась Люба, отпивая глоток, — нет, не буду, башка трещит. А Зигота опять спит?
— Ну да, если доела маковку.
— Ты сказал, вы с одного двора, — кивнула Люба на потухшего мальчика, — так довези его до квартиры.
— Ну да, — улыбнулся Валера, — сдать папаше на руки? Так это туши свет, бей по выключателю. Я лучше прислоню его к двери, позвоню и слиняю, как последний пацан.
— А что у него за папаша?
— Прокурор Воднотранспортного района, ни больше, ни меньше. Железный большевик!
— А как его фамилия?
— Заславский, Роман Борисович.
— Понятно, — кивнула Люба и глянула на мальчика. — Между прочим, совсем не похож. На такси дать?
— Обижаешь, Любаня.
Валера подошел к Аркаше и поднял его за ворот рубашки.
— Пошли, прокурорыш. Сделай тете Любе ручкой.
— Ой, не надо, уже пытался, — морщась, засмеялась Люба.
За завтраком Гитлерша ласково глянула в глаза и попросила:
— Мама Люба, пусти в свободное плавание. На две недели.
— Куда это?
— Один штымп из Товарищества художников пригласил. Круиз по Крымско-Кавказской. На «России», шик мадера. Он, я так понимаю, керосинить будет с утра до ночи, как сапожник, а я поработаю. Отпусти, а? Я тебе денежку привезу.
— Да что я, изверг? Поезжай себе, заработай. А мне отдашь по среднесуточной.
— А я что, — проснулась Зигота, — буду одна пахать, как Папа Карло?
— Тебе же лучше, — рассмеялась Гитлерша, чмокнула Любу и принялась мыть посуду, напевая:
Раздался звонок, Люба глянула на ходики, пожала плечами и пошла открывать. На пороге стоял бледный Аркаша, стиснув тонкими руками букетик «чернобривичков».
— С клумбы наломал? — усмехнулась Люба. — Ну, проходи, чего стал? Зина, поставь цветочки в воду.
Зина с трудом высвободила мятые стебли из пальцев скрипача и пропела:
Девочки разошлись по комнатам. В кухне Аркаша, отказавшись сесть, нервно протер очки и сбивчиво объяснил, что ему стыдно за давешнее свое поведение, что ему ничего такого не надо, что он уважает Любу как личность, и он просит позволения иногда быть рядом, дышать с ней…
— Хорошо, хорошо, — торопливо перебила Люба, — садись, покушай.
Аркаша покорно ковырял вилкой голубцы.
— Я придумала, — помолчав, сказала Люба, — мы с тобой сейчас поедем в зверинец. Ты давно там не был?
— С детства, — улыбнулся Аркаша.
— Ой, как давно! Там, говорят, появился новый зебу.
Люба перекинула через плечо белую лаковую сумочку.
— Давайте, я понесу, — галантно предложил Аркаша.
— Молодой человек, — назидательно сдвинула брови Люба, — никогда не таскайте женских сумочек. Это неприлично. Как если бы вы несли, прости Господи, лифчик. Понял?
Аркаша покраснел. В трамвае он ринулся навстречу кондукторше и купил два билета.
В зоопарке было пусто. Несколько мамаш с детишками, кривляющимися возле обезьян, трое забредших колхозников внимательно разглядывали каждого зверя и качали решетки, проверяя их на прочность, один пьяный норовивший оплевать верблюда.
Звериный запах обрадовал Любу, он напоминал запах скотного двора в ее селе Карманивка. Аркаша поначалу куксился, исподлобья поглядывал на драную волчью пару, на клетку с лисой, которой не было —
