видел впервые в жизни.
Вошел отец Мельхиор и пошептался о чем-то с отцом Эсайасом.
— Симона нет в «Петухе», — сообщил он нам. — Исчезли и все его вещички. В трактире распоряжается какой-то чужак, он же готовит ужин, но ему неизвестно, куда направился Симон.
— Залег на дно, — предположил я. — Вероятно, уже окопался где-то во Влахернском дворце.
— Встретимся утром, — сказала Талия. — Я принесу вам нужные сведения.
Она ушла.
— Мне тоже пора идти, — сказала Аглая.
— Один из моих людей проводит тебя до дворца, — сказал отец Эсайас. — А другой присмотрит за Талией, на всякий случай. Можете обниматься на прощание, я, уж так и быть, отвернусь.
Он повернулся к камину и уставился на бюст Гомера.
— Доброй ночи, ученица, — сказал я и поцеловал ее.
— Интересно, а мне на какие ужасные жертвы придется пойти ради гильдии? — спросила она.
— Поживем — увидим, — ответил я.
Она ушла.
— Может, ты предпочтешь сегодня переночевать у меня? — предложил Эсайас. — Пожалуй, для тебя пока это самое безопасное место в городе.
— Нет, спасибо, я вернусь в гостиницу, — поблагодарил я. — Мне нужно убедиться, не придет ли еще кто-нибудь навестить меня.
— Отлично, — сказал он. — Но я все-таки поручу Стефану присмотреть за твоей дверью, и еще пара моих ребят будет прогуливаться вокруг «Петуха».
— Спасибо тебе. Мы доставляем вам столько сложностей.
— Никаких сложностей, — сказал он, и я заметил, как он улыбнулся под капюшоном. — Все равно мы по ночам бодрствуем.
Я проснулся незадолго до рассвета. Открыв дверь, я увидел, что Стефан дежурит в коридоре, приглядывая за лестницей. Он кивнул мне и, когда я прошел мимо, удалился в свою комнату спать. На улице уже рассвело, но солнце скрывалось за тучами. Разминаясь на свежем воздухе, я повторил все упражнения, прыжки и кувырки, с которых обычно начинался учебный день в гильдии. Левая нога слегка побаливала, но зато предупредила меня о надвигающейся буре. Как будто я нуждался в подобном предупреждении.
Отец Эсайас бодро встретил меня, когда я зашел в церковь Святого Стефана. На столе стояло блюдо со свежеиспеченным хлебом, и он предложил мне позавтракать вместе с ним. Хороший шут никогда не откажется подкрепить свои силы, была бы еда, поэтому я заставил себя съесть немного.
Послышался условный стук, панель отъехала в сторону, и отец Мельхиор впустил Талию. Она молча опустилась на стул, налила себе вина и залпом выпила его. Потом вновь наполнила кубок.
— За гильдию, — сказала она, подняла кубок и осушила его.
Я ждал.
— Сегодня вечером, — продолжила она. — Симон прячется где-то во дворце. Караул императорской гвардии сменяется на закате. В заговоре участвуют двое охранников, которые будут сторожить заключенных сегодня ночью. Симон притащит для караульных бурдюк с вином. А потом он спустится в подземелье, где находится Исаак.
— А Станислав?
Она стойко выдержала мой взгляд.
— Сегодня он не явится на службу, с ним покончено, — сказала она. — И со мной тоже.
— Спасибо тебе, Талия. Ты все отлично сделала. Если я переживу сегодняшнюю ночь, то помогу тебе вернуться в свиту императрицы.
— Ты не понял, Тео, — сказала она. — Я имела в виду, что со мной тоже покончено, я покидаю гильдию. Я больше ни на что не гожусь. Мне удалось подвести всех вас.
— Брось молоть чепуху. Тебя же едва не убили. Ты ни в чем не виновата.
— Нет, виновата. Я была слишком беспечна, и меня провели, как дурочку. Я виновата в смерти Цинцифицеса.
Она заплакала.
— А ты тоже хорош, бросил меня, даже не простившись! Конечно, прошло уже восемь лет с тех пор, но ты сильно обидел меня.
— Я оставил записку, — возразил я.
— Записку… По-моему, наши отношения заслуживали более теплого прощания. И вот теперь ты наконец явился, женившись на другой клоунессе, а со мной обращаешься, как с обычной проституткой.
— Прости, — сказал я. — За все.
— Почему-то сейчас я не слишком расположена к прощению. Сегодня ночью, Тео, от моих пыток умер человек. Ради гильдии. Очередное бессмысленное сражение. Мы ведь ничего не изменим, Тео. Как ты не понимаешь? Против нас слишком могущественные силы.
— Я не согласен с тобой, — мягко сказал я. — Но если ты хочешь покинуть нас, то уходи. Что мне передать от тебя в гильдию?
— Передай, что я умерла, — сказала она. — Возможно, так оно и случится. Скажи, что я погибла вместе с остальными. Талии больше нет. В любом случае мне надо бежать из Константинополя. Я убила капитана императорской гвардии.
— Держи, — сказал я, протягивая ей кошелек. Она открыла его и взглянула на деньги.
— Здесь слишком много, — сказала она. — Я не могу их взять.
— Мне они не нужны, — сказал я. — Мы здесь хорошо устроились. Они помогут тебе начать новую жизнь. Купишь клочок земли, обзаведешься хозяйством. Ты еще вполне можешь встретить надежного человека. Создать семью.
Она сунула мешочек за пояс и встала.
— В девять лет я сбежала из родного дома, — сказала она. — От отца, который бил меня за непослушание. Два года я слонялась по свету до того, как гильдия подобрала меня и приобщила к шутовскому ремеслу. Возможно, я не смогу больше веселить народ, но уж точно никогда не буду заниматься домашним хозяйством.
— Ты можешь работать у меня, — предложил отец Эсайас. — Я найду отличное применение для женщины с такими прекрасными талантами. Речь идет, безусловно, не о проституции, а о самом почтенном, на мой взгляд, воровском ремесле.
— Полагаю, мне следует поблагодарить тебя, — сказала она. — Но я вынуждена отказаться, святой отец. Не обижайся, но глубина моего падения еще не настолько велика.
И она ушла.
— Ты заблуждаешься, дитя мое, — проворчал Эсайас. — Глубины тебе наверняка хватает.
Я подхватил свою сумку и лютню и закинул их за плечи.
— С имеющимися сведениями ты мог бы уже обратиться к властям, — заметил Эсайас.
— Тогда пришлось бы заодно сообщить им об обстоятельствах одного убийства, совершенного сбежавшей преступницей, — возразил я.
— Да, вероятно, пока не стоит, — сказал он. — Ладно, удачи тебе. На этом рискованном деле наши желания объединились, хотя и по разным причинам.
— Спасибо за все, святой отец, — сказал я. Он перекрестил меня, и я отправился во Влахернский дворец.
Прибыв во дворец, я обнаружил императора в мрачнейшем настроении.
— Плохи дела, шут. Совсем плохи, — проворчал он. — Не надо было мне никого слушать. Ну и что с того, что он слеп? В этом Анемасском подземелье не лучше, чем в аду. Там люди обречены на страдание. Вот так согласишься на что-то в момент слабости, а потом уже ничего не изменишь. Не могу же я признаться в собственной глупости!
— Я вас понимаю, мой повелитель, — сказал я. — Прежде у него были хоть какие-то простые радости, но в своем нынешнем заточении он лишился даже их. А физические ограничения гораздо менее мучительны, чем духовные.
