шапке, рассказывает очень громким, веселым голосом). Слышишь… Так среди мобилизованных был на моем участке один еврей… Мне его стало жалко, думаю, пусть сидит в тепле и топит печки в бараках и конторе. Так этот еврей начал лениться, начал мне грубить и вообще так себя вести, будто я ему что-то должен. Ды гоем приходят с работы, бараки не топлены, в конторе не топлено, грязно… Я ему говорю: чего я тебя взял? Что ты мне Грыцько за кум, а Мыкита за сват… Я вместо тебя возьму гоя, так он мне будет благодарен, и я буду уверен, что он меня не подведет. Будет чисто, вытоплено всегда. Я с этим евреем год мучился, пока меня на другой участок не перевели.
Рахиль. Есть евреи, что они должны харкать кровью. В прошлом году, когда ты, ой вэй з мир, сидел в тюрьму, так на День Победы мы с Злотой немного вышли на бульвар… Ты же знаешь, в День Победы я всегда плачу, ибо муж мой лежит в земле.
Сумер. Ну дым шпыц… Конец…
Рахиль. Ничего… Мы выходим, а Злота еле идет… Ты же знаешь, как Злота ходит и какая она хорошая, ты тоже знаешь.
Злота. Вечно она на меня наговаривает. Я такая больная. С тех пор я еще ни разу не была на улице. (Плачет.)
Рахиль. Вот она уже плачет. Ничего… Было гуляние… Йойны Макзаника сын вышел читать стихи, так его объявили: инженер Макзаник… Какой он инженер, если он кончил Бердичевский техникум?
Сумер. Дым шпыц… Конец… Конец рассказывай…
Рахиль. Так приехал Бронфенмахер из Москвы с новой женой.
Сумер. Красивая жена?
Рахиль. Как моя жизнь, красивая. Ты любишь, когда старуха надевает туфли на тонкий каблук?
Злота. Она очень красивая дама… Я не люблю, когда говорят.
Рахиль. Сумер, ты меня слушай… И с ней приехал ее брат, который очень большой из себя… Московский еврей… Так он над Бердичевом смеялся… Я ему говорю, что вы смеетесь?.. Да, ты же знаешь, что я могу сказать.
Сумер. О, попасть в твой рот…
Рахиль. Ничего, беспокойся про свой рот…
Сумер. Так ты расскажешь конец?
Рахиль. Подожди, а что я делаю, к чему я веду? Быля вышла с Йойной, который носил такую шляпу, что она меня держит в Бердичеве… И Миля тоже одел шляпу… Ты понимаешь, Миля одел шляпу… И они все идут… А в это время подходит к братской могиле Маматюк… Ты знаешь Маматюка?
Сумер. Отставник, это он работает на сахарном заводе?
Рахиль. Этот, этот… Так Маматюк подходит и говорит Делеву… Знаешь Делева? Герой Советского Союза…
Сумер. Знаю, дым шпыц…
Рахиль. Подходит Маматюк и говорит: здесь, в братской могиле, лежат все нации, погибшие за родину, кроме жидов… Так я ему дала жиды… Он стал у меня синий… И этот Герой Советского Союза потом подошел и извинился передо мной.
Злота. Его жена была моя заказчица. Но с тех пор она у меня больше не шьет.
Рахиль. Вот ты имеешь… Так, по-твоему, я должна была молчать?.. Этот Маматюк мне кричал «сионистка», и какие только ни хочешь плохие слова он мне кричал. А я должна ему молчать?.. Мой муж убит на фронт, а он будет так говорить? (Плачет.) Так все евреи на бульваре говорили, что я скандалистка. Что я не должна была отзываться, когда этот Гитлер, чтоб он уже лежал и гнил вместе со своей женой, этот Гитлер кричал «сионистка»… Этот, что он приехал из Москвы, и Бронфенмахер, который хотел носить через моя кухня помои, и Быля, которая дует от себя… Чтоб я молчала, когда этот подлец сказал, что здесь закопаны все нации, кроме жидов…
Сумер (Рахили). Ты помнишь, где в восемнадцатом году в Бердичеве было ЧК?
Рахиль. А что ж, я не помню?.. Возле нас, там, где мы жили по Житомирской улице.
Злота. Что ты говоришь… По Житомирской улице был Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Сумер. Злота лучше тебя помнит… А ЧК было возле еврейского кладбища, из которого потом сделали городской сад имени Шевченко.
Рахиль. Недалеко от базара…
Сумер. Да, там базар… И там на углу есть дом точно такой, как этот, в котором ты живешь, такой же серый кирпичный и с такими же пузатыми буржуазными балконами.
Рахиль. Что я, не знаю?.. Это доктор Шренцис построил. Он построил городской театр и несколько таких домов.
Сумер. Так в этом доме было ЧК, а во дворе этого дома были сараи. И тех, кого ЧК расстреливало, оно закапывало в те сараи. Теперь братская могила на бульваре, а тогда была братская могила в сарае… Когда в город вошли петлюровцы, так стало известно, где ЧК расстреливало.
Злота. Что я, не помню?.. Я помню… Йойна первый комсомолец… Раньше он был портной, а потом стал чекист… Жена у него была такая грязная, паршивая… Его в тридцать седьмом году самого убили… И еще был Срулык, что у него на глазу было бельмо… Его все звали Срулык Слепой… Тоже чекист…
Рахиль. Срулык потом стал не только слепой, но и хромой, но пенсию он не имеет. (Смеется.)
Сумер. Вы дадите мне рассказать?.. Когда вошли в город петлюровцы, так они ловили евреев и посылали их выкапывать убитых… Так меня тоже поймали…
Злота. Я помню… Ой, как мы все переживали тогда… Мы были маленькие дети. (Смеется.)
Сумер. Когда мы выкапывали, вокруг нас собрались православные бабы и плакали, и кричали, что всех нас, евреев, которые выкапывают, надо убить… А тех, кого ЧК расстреляло, хотели хоронить с хоругвями… Так среди расстрелянных нашли не только православных, но и евреев… Этот Йойна родного брата расстрелял, который имел магазин… Его тоже там нашли. И других… Так петлюровцы не знали, что делать… Перед нами, правда, не извинились, как перед тобой, Рухл, сейчас, но зато нас отпустили… Так что тогда говорили, что в братской могиле закопаны все, кроме евреев, и теперь так говорят. (Смеется.)
Звонок телефона.
Злота (берет трубку). Что? Кто? Кто? Кто?
Рахиль (подбегает, вырывает трубку). Да, девушка, я заказывала Житомир… Хорошо, я подожду. (К Сумеру.) Слышишь, Сумер, как курица кудахчет, когда за ней бежит петух, так Злота говорит по телефону.
Злота. Боже мой, боже мой, все время она меня перекривляет. Я имею от нее отрезанные годы…
