юношескими душами. На мгновение я даже задумался и усомнился, верно ли поступил, избрав прямой разрыв со Щусевым, и не вернее было бы идти следом за ним, используя обаяние его мученичества. А не повернуть ли все по-иному, чем я предполагал начиная разговор, и сказать Коле совсем не то, на что рассчитывает Рита Михайловна? Нет, и это было бы ошибкой. Вернее было бы от имени Щусева действовать в нужном для Риты Михайловны направлении. Ах, как глупо, что при начале разговора я не подтвердил, что послан якобы Щусевым. В этом есть, конечно, опасность, но на первом этапе это весьма было бы верно найдено, и далее можно было бы действовать по обстоятельствам. Коля мне доверяет и меня любит, но здесь-то и главная опасность. Такие наивные, честные юноши очень страшны в разочаровании. По- человечески я даже ближе Коле, чем Щусев, ибо Щусев для него, главным образом, фигура общественная, я же почти что друг… Но тут-то и надо ухо востро. Эти честные ребята весьма часто переменчивы не по расчету, а по душе… История с Ятлиным, например. О Ятлине с тех пор Коля ни разу не упоминал, и не потому, что я сбил его кумира с ног ударом в челюсть, а потому, что Коля твердо для себя понял, что Ятлин, которому он доверял, нарушил клятву и был несправедлив ко мне. Не случится ли то же со мной, если я, по его мнению, стану непорядочен по отношению к Щусеву? Правда, я уже пробовал при Коле «бунтовать» против Щусева, но, во-первых, тогда речь шла о конкретных действиях, которые мoгут быть ошибочны, а не против Щусева в целом. А во-вторых, все происходило в момент наивысшего напряжения перед нападением на Молотова и потому заслонялось другими фактами. Правда, есть еще одна фигура, которую Коля уважает, — Висовин. Boт Висовина использовать против Щусева. Конечно же, не на крайностях и произошедших подробностях, это травмирует Колю и Бог знает к каким приведет последствиям, тем более что страдающей стороной здесь опять оказался Щусев, а Коля обязательно примет сторону того, кто в данный момент страдает более.
— О чем ты задумался? — спросил Коля. Мы шли уже среди пахучего, увядающего кустарника, и вдали видна была вода, очевидно озеро. Я, несомненно, просрочил время на ответ, и вообще беседа не удалась, думал я с досадой, любая фраза, сказанная теперь, после размышлений, будет обладать иным смыслом, чем ранее, скажи я ее впритык. Особенно если учесть, что последней Колиной фразой была мысль о пытках, которым подвергался в концлагере Щусев. Погасить эту фразу тем, что Висовин, который не одобряет действий Щусева, тоже подвергался пыткам и страдал? Heт, пожалуй, после моих размышлений это прозвучит многозначительно и запутает дело Ну вот, я снова задумался, причем задумался в ответ на Колин вопрос о моих размышлениях Это уж совсем нелепо, и это надо ломать чем-нибудь элементарным, чем- нибудь глуповатым даже.
— Давай, Коля, лучше искупаемся, потом поговорим, — сказал я, и лишь только сказал, сразу же опомнился, особенно увидев настороженный взгляд Коли. Действительно, получалось, что я хочу что-то замять и надеюсь, что Коля по молодости своей не заметит этого. А для умных юношей (Коля, безусловно, считает себя умным), для умных юношей это упрек весьма серьезный. Из такого упрека часто и начинается разочарование.
Комбинация получалась следующая: Коля окончательно решил идти на разрыв с родителями, и Рита Михайловна, сосредоточившая в этой богатой семье материальную власть, была слаба перед Колей, ибо любила его и надеялась в своих планах на меня, которого Коля любил и уважал. Уважал же он меня потому, что я находился рядом со Щусевым, освященным пытками в концлагере, а любил потому, что я был доступнее для Коли по-человечески, чем Щусев. Да и вряд ли Щусев стал бы с Колей возиться. Вот такой завязывался гордиев узел.
— Коля, — сказал я, как бы рубя по узлу сплеча, ибо сам устал, — Коля, операция против Молотова была ошибочна. Молотов фигура отжившая и не стоящая риска, которому мы из-за нее подвергались… Это признал сам Щусев, и я приехал, чтоб сообщить тебе об этом.
— Но ведь Щусев не знает о твоем приезде, и каким образом ты познакомился с матерью?
Мне стало тревожно на душе от Колиных вопросов. Я могу осуществлять контроль даже над всемогущей Ритой Михайловной, пока я осуществляю контроль над Колей. А сейчас происходит нечто непонятное. Нет, опять надо идти вперед. Только сплеча. Я и так уже достаточно напортил анализом. С честными юношами анализ всегда дает обратный задуманному результат.
— Уж не подозреваешь ли гы меня в чем-либо? — резко сказал я, останавливаясь. — Тогда ты обязан сказать мне это открыто, как товарищ по организации.
Это было сказано по-мужски, резко и романтично, и с искренней обидой. Я видел: Коля смутился и пожалел, что взял такой тон сразу.
— Я тебя ни в чем, Гоша, не подозреваю, — неловко потупясь, сказал Коля и покраснел, ибо в действительности такое подозрение у него явно мелькнуло. Он уже отступал и сломался. Я знал, что он сейчас начнет замаливать свои несправедливости, нанесенные мне, станет со мной предельно ласков, предупредителен.
— Может быть, ты думаешь, что я стукач? (Только грубо и прямо, с такими юношами только грубо и «по-честному».)
— Видишь ли, Гоша, — сказал Коля, — ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь. Я несколько дней не разговаривал с Машей, когда она о тебе дурно отозвалась (все-таки как он наивен и как силен в нем юноша), но пойми, — продолжал Коля, — твой приезд так неожидан… Хоть я сперва на порыве и обрадовался…
— А сейчас уже не рад, — сказал я резко и с обидой (надо было не упускать инициативу).
— Что ты, я рад, — заторопился Коля. — Просто мне не очень понятно…
— Щусев болен, — сказал я, — он лежит… И потому делами организации занимаюсь я… Каким образом я здесь? В Москве проездом был Висовин…
— Христофор? — обрадованно крикнул Коля. — Он приехал?…
— Я ведь сказал — проездом. Он меня и познакомил с вашей семьей.
— Да, он бывал у нас в доме, — сказал Коля. — Но странно другое… Ведь мама всегда к нему относилась плохо…
— Мне удалось поговорить с Ритой Михайловной и многое ей разъяснить… Ты будь с ней повежливей, она человек иной формации, многое воспринимает по-иному…
Вообще— то по части доводов своих я нес ахинею, но, странное дело, едва я оставил анализ и начал говорить с Колей легко и необдуманно, как он мне поверил и даже раскаялся в прежнем неверии. А раскаяние этих юношей, как сказано уже, самый благодатный материал для тех, против кого они, по их мнению, совершили несправедливость. И если б не пытки, которым подвергался в концлагере Щусев и которые были для него вечной рентой, по крайней мере, в глазах Коли, то уверен, что именно в данный момент раскаяния Коли из-за нанесенных мне обид я бы сумел оторвать этого юношу от Щусева и опорочить окончательно в Колиных глазах. Но и сделанного было достаточно, тем более учитывая так неудачно начатый разговор.
— Что же далее? — спросил Коля.
— Далее будем отдыхать, — сказал я, — купаться, загорать…
— Ты останешься здесь? — спросил Коля.
— Останусь, — ответил я.
— Хорошо как, — искренне обрадовался Коля, но тут же стал серьезным. — Тебя ищут? — оглядевшись, шепотом спросил он.
— Давай купаться, Коля, — сказал я, — и не думай ни о чем, все хорошо.
— Понятно, — многозначительно сказал Коля. — Знаешь, Гоша, родители хотят поместить меня в клинику лечиться… Особенно мама настаивает.
— Мама тебе добра желает, — сказал я банальность, которая тем не менее на Колю оказала воздействие. — Ты должен перед ней извиниться… При всех, при шофере ты ругал ее так грубо…
— Это верно, — сказал Коля. — Это действительно верно… Я, пожалуй, пойду… Я сейчас подумал, как это ужасно… Мама человек странный, но я не имел права. Мне так нехорошо на душе вдруг стало, меня это мучает… Ты купайся в озере, тут вода хорошая, а я пойду.
— Подожди, Коля, — крикнул я ему вслед.
Произошел явный пережим в другую сторону. Кто знает, что скажет этот честный истеричный мальчик, а особенно что скажет растроганная, также истеричная Рита Михайловна. (Она, безусловно, будет растрогана и все простит. И «суку» и все остальное.) Но не зацепит ли она на порыве Щусева, чего делать никак
