На сто восемьдесят третьем она споткнулась и полетела вперед, успела подставить руки, изумившись этому, а успела потому, что склон был довольно крут и голова пришлась ниже, чем ноги; все же Рият расшиблась, но попыталась вскочить сгоряча, запуталась в платье, упала опять, горло у нее уже разрывалось, и все уже было бесполезно.
Заминка этих нескольких мгновений была для нее гибелью, а для Гэвина жизнью.
«Это несправедливо», — подумала она и всхлипнула. «Дубовый Борт» заскрипел, отзываясь на удар очередной волны.
Гэвин этого не услышал. И еще один корабль — капитан его не услышал тоже — ушел в этот миг из Пустоты За Пределами Мира, сквозь которую он летел в очередном прыжке бесконечной пляски времени и пространства, и пляска прекратилась для него, ибо музыка перестала играть, отзвучав всего четвертую часть того времени, которое нужно, чтобы проговорить ди-герет. И еще один корабль, о котором нам известно, и сколько-то других, о которых не известно ничего. Страшные пляски времен, в которые живут боги, не кончаются так мгновенно, как заклинания.
Выражение лица у их капитана было тупо-бессмысленное, и на этот раз можно было его разглядеть.
Он не сказал, что колдует; не сказал вообще ни слова после того, как спросил про гармафаны. На этот раз он сидел, как селось, покуда сползал на палубу с расширившимися, как от боли, глазами, привалившись спиной к фальшборту и разбросав ноги в стороны; да, так и сидел, с опущенной нижней челюстью и сдвинутыми немного бровями, и даже отвратительная, тупоумная ухмылка была (благодарение его филгье!) очевидна всякому вокруг.
Пойг, сын Шолта, непонятно как ухитрился сделать несколько дел одновременно: крикнуть «Фаги! Как только можно быстрее рвем когти!»; заорать на окружающих: «Вы что — не видели, что с человеком от переколдования бывает?»; оттащить Гэвина на середину палубы и приказать вниз: «Пайол давайте, быстро!»
Сейчас Гэвина, сына Гэвира, не найдешь, сколь ни ищи; мгновение спустя силы начнут возвращаться к нему в руки-ноги; а вот соображение — оно приходит много потом. В прошлый раз чуть корабль не разнес — и разнес бы, не будь над кораблем и над петлей, которая держала Гэвина, Заклятья Неподвижности; а теперь разнесет уж точно, если не помешают.
Огромный пайол, осадный щит, который несут два человека, навалили на Гэвина, и еще шесть человек навалились на щит сверху, и едва успели до того, как его затрясло.
На этот раз было еще хуже. Щит ходил ходуном. Тот, кто был под ним, еще и рычал, как зверь, вдобавок.
Его, уж наверное, не затрясло бы, если бы он не почувствовал себя в замкнутом пространстве.
Наши предки были варварами и невеждами, но такие же предки были у всех.
«Дубовый Борт» рванулся с места — кормой назад, и не в фарватер вдоль Салу-Кри, а той дорогой, какой пришла сюда дарда.
Впереди него там же проходил «Лось». Но тот остановился носом к востоку и потому носом вперед и шел.
У «змеи» что нос, что корма обводами одинаковы, да тут скорость большею частью от гребцов зависит, не от обводов.
На выходе из островков «Дубовый Борт» резко замедлил ход, — гребцы пересели по-людски, лицом к корме, — и он снова прыгнул вперед, уже носом, тем рывком, от которого закладывает уши. Не от скорости, понятно. От усилия.
Передняя галера уже показалась из Салукрийского шара и сразу пошла им наперехват.
Наперехват «Дубовому Борту» — только его, идущего по внутренней дуге, она могла достать.
Нет, не могла достать… Могла разве что выстрелить.
Единственный шанс — проломить борт возле самой воды, так чтобы «Бирглит» пусть даже не начнет тонуть, но отяжелеет и не сможет удирать так быстро.
«Змея» как раз подставляла борт, проходя мимо.
Но как там можно целиться из этих катапульт с прыгающих по волнам кораблей в прыгающие по волнам корабли?
«Дубовый Борт» лишился двух щитов с правой стороны — их попросту смело в море.
А все остальное, раз за разом, пролетело над головой.
Еще бы, мы же везучие.
Пока они будут перезаряжать…
С проходящих мимо друг друга, уже почти параллельными курсами, кораблей сыплются стрелы — слева направо.
Главное, чтобы скорость не уменьшалась. Вот это главное — не сбить ритм даже тем, в кого стрела угодила всерьез или кто закашлялся от крови, пошедшей носом, не сбить ритм всему борту и слезть под скамьи, освобождая место прочим, и поэтому на веслах нужны все, а так — можно и не отстреливаться.
Потом стрелы перестают доставать «Дубовый Борт», а «Лось» и подавно.
И потом они идут уже на парусах.
Между островками покачивалась, всеми забытая, дарда.
— Это уж всегда так получается, — — проговорил ее кормщик. — Сначала мерлушки, кизяки потом.
Он оглянулся туда, где должны были находиться матросы, но на их местах почему-то никого не увидел. Бесформенные сгустки непонятного вида и смысла остались от двоих, от прочих — вообще ничего.
— Эй вы, — сказал кормщик, безо всяких интонаций, — вы мне нужны. Мы должны поймать дурных людей на быстроходном корабле.
Никто ему не ответил. Кормщик повторил эту фразу несколько раз, и опять никто не отвечал. Тогда он прошел к парусу сам. Конец шкота трещал, трепыхаясь на ветру. Кормщик поймал его, а затем стал с усилием заводить к левому борту. При закрепленном руле с дардой можно управиться и в одиночку, лишь парусом.
Некоторое время спустя «Синтра-щеки» вывернула из островов и углубилась в открытое море.
Корабль по имени «Синтра-щеки» никогда больше не появлялся ни в одном порту. Через положенное время торговый дом Претави объявил его погибшим и получил за него страховку от торгового дома Идвалах, державшего свой главный стол в Доготре.
Галеры отстали в конце концов, но «Дубовый Борт» и «Лось» не сбавляли ход. Они стремились до ночи уйти достаточно далеко, чтобы заночевать уже в безопасности.
Когда Гэвин, перестав рычать что-то нечленораздельное, сказал наконец: «Да отпустите, чтоб вас!» — он сперва подумал, что его просто не расслышали.
Поэтому некоторое время спустя он заставил себя не шевелиться. Уж это-то они должны понять:
Хватит, мол, это уже я.
Но его все равно не выпустили, и он пролежал там, под щитом, расплющенный между досками щита и досками палубы, до тех пор пока стрелы не перестали доставать «Дубовый Борт».
Это было унизительно, как перелопачивать навоз. Такие вещи всегда унизительны, особенно узнавать потом, что ты натворил, пока ты не отвечал за себя.
Если бы это не было так унизительно, это было бы попросту больно.
Знал бы он, что так будет, он бы уж точно помер. Гэвин много колдовал (некоторые говорили, что в Летнем Пути он ч е р е с ч у р много колдует; но с другой стороны, зимою, переселяясь в свою палатку, он вообще почти не колдовал, так что на круг за год выходило как увсех); много колдовал в полную силу и потому научился находить межу, за которую «вход — веселье, а выход — похмелье», пары вот таких уроков самоуважению оказалось довольно. Но на этот-то уж раз он переступал свою межу вовсе не для того, чтобы идти обратно. Умереть он хотел, вот что. Он хотел остаться там, где уже почти был, и узнать, что же такого интересного нашел его друг, странный волк, от которого столько треволнений, в этой голубой игрушке, повисшей ни на чем так, как нельзя висеть…
Понимаете, теперь ему казалось, что это была все-таки смерть — там, где он сидел, подвернув хвост и ворча. Человек вернее всего вспоминает носом — а звери всегда носом, — вместе с двумя запахами, которые казались ему совершенно неуместными там, где они были, воздух холодил еще другими запахами, и вот насчет одного из них Гэвин был уверен, что уже его слышал и слышал только в одном месте. Ледяной,
