благожелательности, — неужели это слишком много?
Так рассуждали отцы города в то время, когда государственные заботы, несколько отступив, позволили им задуматься и о Риеннане. Простой же люд, каковы бы ни были обстоятельства его жизни, о Риеннане вовсе не рассуждал. Башня волшебника стояла на своем месте до того, как они родились на свет, стояла, пока они росли, и стояла все такая же, когда они подходили к могиле; они привыкли к ней настолько, что для них эта башня была столь же обычная и незамечаемая вещь, как горы, видные из города на юге.
Между тем из этой недвижной башни по-прежнему не выходило ни человека, кроме разве того, что на городском рынке стал появляться слуга из башни Риениана, раз в месяц закупая там еду, а порою и еще что-нибудь. Это был, конечно же, уже не тот слуга, что пугал «наместника большого округа».
— Для кого покупаю? — сказал он. — Для себя, ясное дело. Мой господин сам о себе заботится, что поесть, а я уж не знаю, не видел. Я — как бы это — не знаю даже, быть может, он и вовсе не ест так, как человек. А я не могу. Я ведь у него — простите — на первых порах чуть с голоду не умер. То он вспомнит, что мне есть надо, то забудет, то вспомнит, то забудет, а кто ж это выдержит — пять дней поститься, потом семь дней пообедать, а потом опять поститься десять дней. Теперь вот, благодарение его доброте, сам об этом забочусь. Деньги, конечно, тоже… то объявятся, то не объявятся, ну да куда моему господину помнить про такие пустяки! А золото как-никак не молоко, полежит — не скиснет.
Подолгу разговаривать слуга, впрочем, не решался, уверяя, что господин ждет его.
— То есть, может быть, и не ждет… я его, бывает, месяцами не вижу; но мне было сказано: «двери для тебя будут открываться и закрываться в такой-то день в такое-то время», — так что ужну его, опаздывать.
Само собой, после нескольких таких разговоров и после того, как пару-другую раз столкнулись между собою люди, посланные наиболее проницательными и мудрыми гражданами (каждым от других по отдельности) завязать незаметно со слугою волшебника доверительный разговор, эти проницательные и мудрые граждане сошлись все вместе у одного из них в доме. Сделать это им было тем легче, что все они были людьми высшего сословия и все занимали в городе какие-либо должности: кто смотрителя полей, кто городского советника, кто — одного из двух соправителей города, а четвертый, если не ложь то, что рассказывают, был не кто иной как флотский казначей.
— Сколько я понимаю, у нас всех, — сказал он, — появились общие интересы. Я не намерен от этого отпираться; а кто желает сделать так вопреки фактам — прошу.
Поскольку казначей флота в то время не только снаряжал военные корабли, но и сам водил их на битву, прямота его была истинно военная.
Разговор, подобно пугливой птице, отпрянул от чересчур откровенно зашедших речей, имея для этого удобный случай — в виде перемены блюд. Затем была прослушана песня, весьма изящно пропетая арфисткой; затем отпробован соус; затем речь вновь зашла о том, ради чего они все здесь собрались. Сложность, увы, была не в том, чтобы они пришли к решению не мешать друг другу, но сотрудничать. Сложность, увы, была в волшебнике.
— Я-то откуда знаю, — выразил через некоторое время эту сложность слуга, — следит он за мною или не следит? И если следит — что он должен подумать про эту… гм… чашку весьма достойного вина в этом… гм… весьма достойном заведении?
Но вскорости не столько чашка достойного вина, сколько радость поговорить с людьми по-человечески развязала ему язык; однако же то, что мог слуга рассказать о своей жизни в доме у волшебника, мало помогало и еще менее было понятно.
— Сколько там живет народа? Не знаю как-то. Я-то одного его и вижу. Да еще появляются иногда… только они такие шустрые — обернуться не успеешь, а они уже шмыг мимо по коридору, и след простыл. Я так думаю, это вовсе не люди, а это мыши-оборотни… Какой он? Иной раз вспылит. «Мне не нужны,
Короче говоря, от этих разговоров только и было проку, что слуга мало-помалу привык видеть: у него могут быть свои собственные дела, и волшебником они, судя по всему, останутся незамечены. А еще хитроумному городскому советнику пришла на ум некая мысль, и он поделился ею с остальными.
— Библиотека, — сказал он. — В библиотеке волшебника могут быть весьма ценные заклинания.
Эти люди, нельзя не вспомнить, чувствовали себя до некоторой степени правыми: в самом деле, если волшебник не платит налоги, то они могут себя вознаградить хотя бы тем, что ограбят волшебника. А кроме того, это было уже новое поколение именитых людей города Гезита; они почувствовали свою силу, они увидели, как тяжелые пики предводительствуемых ими когорт сметают все на своем пути, как вражеские корабли тонут — или спасаются бегством — от таранов их галер, как союзники свозят им дань, а их рынок диктует цены всему Приморью, они разговаривали на равных с халаит-маганами и с соседнего Го-Дана, — они не могли отступить, затевая эту рискованную игру с волшебником. Вот так началось то, о чем никто из них не знал, чем оно может закончиться.
Нельзя сказать, чтобы слугу было легко уговорить на столь рискованный поступок или чтоб обошлось это дешево. Кроме того, он говорил, что осмелится сделать что-либо разве только в те дни, когда Риеннана (по видимости) не бывает дома. Для нужд своей странной службы он был обучен знакам, которыми записываются магические трактаты; но не настолько разбирался в волшебстве, а также в том, что где расставлено в библиотеке, чтобы заранее знать, что искать и где искать. И вот — из одной из величайших и обширнейших магических библиотек мира до людей дошли лишь случайные обрывки, прошедшие через руки невежественного слуги.
Роясь наудачу в библиотеке, он отбирал, конечно же, лишь то, что казалось ему ценным и применимым для людских нужд, то есть тем, за что ему согласны будут заплатить. Кроме того, выходя раз в месяц в город, он мог принести с собой лишь копии того или иного листа, страницы или свитка; действие многих из этих вещей было непонятно без объяснений, объяснения же, которые мог дать слуга, были скудны, торопливы и часто недостаточны. Он обещал, что со временем объяснит поподробнее, когда сам лучше разберется. Но — увы! ограбление библиотеки Риеннана, продолжавшееся три года, закончилось в одночасье — а точнее, в одну ночь.
Гезитские горожане, выйдя однажды из своих домов, обнаружили, что башни волшебника просто нет. На том месте, где она возвышалась прежде, осталась огромная яма — действительно, в подтверждение слухам, уходившая под землю на три этажа.
В руках четырех грабителей теперь были сокровища, большую часть которых они просто не знали куда применить. Вот среди этих-то сокровищ и было письмо из происходившей, как видно, в некие отдаленные времена переписки Риеннана с волшебником по имени Сиадж.
У великих волшебников, Составляющих Заклинания, так заведено — они пишут друг другу не для того, чтобы нечто узнать, попросить или посоветоваться, а для того, чтобы сообщить о своих работах и открытиях. Некая колдунья, сведущая в этом, говорила мне, что это делается, дабы «закрепить приоритет».
О самом Сиадже не известно почти ничего, кроме имени да еще того, что был он, судя по всему, своеобразным человеком, ибо людей, похожих на него и потому способных применять его заклинания, на свете очень немного. Люди — создания весьма разные; один может наесться ядовитых грибов и не заметить этого, другой съест простенькую, безобидную ягоду землянику и покроется сыпью с ног до головы. О человеке же вроде Сиаджа можно сказать, что ему позволительно есть ядовитые грибы и одновременно нельзя есть землянику. Кроме того, он был, вероятно, беспорядочного характера, ибо только такой человек может втиснуть в одно письмо три заклинания, совершенно не имеющих отношения друг к другу. Эти-то заклинания зовутся теперь Триада Сиаджа. И первое из них — Первое Сиаджа — именно то заклинание с зеркалом, о котором вы спрашивали меня. О нем известно больше всего. Собственно, именно ради этого заклинания и была уворована вся Триада.
Когда вскоре войска Сингиара Победоносного, завоевателя полумира, пронесли победы, стяги и
