своего предводителя, а если поминали, то «обходными словами» вроде: «тот, кто сидит на Кажвеле», точно про злобного духа или страшную примету, о которой жутко ронять в воздухе слова.
Скелы об Йолмурфарас и о Злом походе утверждают согласно, что Рахт был молчалив эти дни.
Огибая остров, они возвращались опять к Королевской Стоянке.
Пристань для желанных и приглашенных гостей острова обустроена была на южном берегу. Тот же залив, который, должно быть, никогда не станет портом острова Мона, зовется Королевская Стоянка, с тех пор как Дьялваш Мореход — когда был здесь — держал в нем свои корабли. Между двумя языками скал вытянулась бухта с глубоким дном, в конце которой у берега намыто немного гальки. Бухта хорошо закрыта от всех ветров, кроме северо-восточного. Для пристани она мало годится, потому что скалы слишком высоки и через них трудно проложить дорогу; они так закрывают весь остальной остров, если смотреть снизу из бухты, что весь мир кажется состоящим из черных скал, бакланов и поморников, взвившихся в воздух от приближения кораблей, и из Трона Модры, нависающего своей заснеженной головой, теперь уже чистой и белой, как умеют быть белыми только горы.
Они поставили корабли в Королевской Стоянке, и теперь этого никому было не отменить, пусть даже расколется земля. Трон Модры взорвется и сожжет все живое вокруг себя, небо пусть рухнет на землю, и Гэвин, сын Гэвира из дома Гэвиров, пусть что хочет, то и думает об этом теперь.
Все здесь знали, что именно так будет сказано в скелах: «Они поставили корабли в Королевской Стоянке».
Стремительно заведя суда в узкую бухту, они сразу перестали спешить.
Насколько можно понять, эта высадка была мало похожа на то, как обычно велось у северян. На До- Мона в тот день высаживались спокойно, основательно, по-хозяйски. Как дома. Это был показ силы настолько же, насколько осознание ее. Правда, люди с лодки Долфа Увальня, скользнувшей вперед для разведки, уже сторожили на гребне скал над Королевской Стоянкой, откуда открывается сразу почти весь остров, кроме юго-западного склона монской горы.
На востоке, за обводами стен, казалось, стояла еще одна гора — Храм Огня. Отсюда он был виден, тогда как снизу, от воды, стены закрывают его.
Оказывается, этот храм был еще огромнее, чем стены. Нет, они, конечно же, все слышали скелы о плаваниях Дьялваша Морехода в южных морях. Но одно дело — слышать, а другое — поверить собственным глазам.
Говорят, когда войско Айзраша оказалось перед Симорой — а ведь о нем тоже слышали рассказы и знали многое от той части войска, что прежде служила здесь, — один из вождей (Улхот по имени) сказал:
— Если бы я раньше знал — что она такая!
Впрочем, добавил вскоре:
— Если бы я знал, что она такая, — я б не только телеги, я б с собой сани взял!
Это в смысле, что богатства, мол, здесь так много — до зимы не увезти; и коли посмотреть на то, что в руинах императорской столицы до сих пор находят вещи, ради каких затевают поиски, — Улхот тогда был полностью прав.
Наблюдателям из людей Долфа Увальня тоже подумалось о том, что они, пожалуй, взяли бы с собой сани.
Остров лежал, все еще залитый солнцем, в то время как тень от Трона Модры уже начала поворачиваться в сторону Королевской Стоянки под высоким небом, но которому начинали бежать с юга набухающие облака. Из-за пыли, висящей в воздухе, каждая краска на нем казалась ровно размазанной, без полутонов и оттенков, будто залившей прочно место, отведенное ей, и весь остров был точно роспись на доске под матовым лаком. Может быть, им так казалось оттого, что все еще невероятно и невозможно было поверить: в самом ли это деле стены монастыря Моны всего-навсего в четырех полетах стрелы.
Багрово-кирпичные (в черных подтеках) стены, белые остатки поселка у них почти под ногами, направо оливково-серо-зеленые рощицы (и черные яркие пятна в них), бело-сизый пар над ближайшей гейзерной долиной, не видный за ним склон Трона Модры, освещенный солнцем, и видный — еще правее
Это и вправду было как картина. Если бы люди Долфа Увальня разбирались в картинах на доске или на шелку.
Для молодого прислужника, наблюдавшего через Глаза за этой высадкой, она тоже выглядела почти как картина. Наверное, потому, что была видна очень далеко и сверху как копошение букашек, — так, как она видна с Трона Модры.
За почти четыре месяца (после того как прорвались-таки на остров и загнали его защитников в стены монастыря) люди Бирага, которым было почти всем нечего делать, кроме как слушать грохот камней от катапульт, — убивали время не только тем, что дулись в «вертушку», ссорились, рубили на дрова все, что могли, и стреляли на мясо все, что могли. Но еще и тем, что естественно для людей, полных ненависти к вещам, которые убивали их. К тому же часто это увлекательное занятие — искать, и выглядит оно куда красивей, нежели ссоры и ругань от нечего делать; кроме того, для человека, не полностью потерявшего к себе уважение, разрушать творения рук человеческих — вообще одно из самым увлекательных на свете занятий, в особенности если эти творения непонятны и чужды, а руки принадлежат врагу. А с другой стороны, параболические зеркала, например вынутые из Глаз, — вещь несомненно дорогая и ценная, и на острове Иллон, Бугене или Гарзе ее отхватят с руками, если удастся туда довезти. Поэтому работающих Глаз на Моне осталось четыре штуки — те, что были установлены высоко на склонах Трона Модры. Да люди Бирага и тех бы не оставили — они и туда пытались забраться, рассчитывая на козье жаркое, — но Хозяин Горы — демон действительно не из общительных и любит, чтобы с ним обращались почтительно, как Настоятель Баори, к которому он приходил стариком с длинной густой шерстью на козьих ногах, диким взглядом и спутанными волосами.
Этого не было видно — как из расщелины, уходящей корнями далеко в глубины горы, где в вечном кипении магмы, подземной воды и напряжений непостижимо живут недра, — из расщелины, одной из тех, где Хозяин Горы любит спать в полуденный час, — вырвалось, точно выдохнутое грудью великана, прозрачное без цвета и запаха облачко, такое же, как те, что заставляют зверей перед землетрясением от ужаса сходить с ума. Но бесстрашные секирники, поплевывавшие на любую опасность, законы и королей, когда это облачко коснулось их, слетели с горы, как ошпаренные, и больше далеко наверх никто не забирался. В конце концов, они сюда явились не ссориться с демонами.
Но Хозяину Горы было дело только до своей горы. Сейчас он спал. Может быть, сейчас он спал в той же самой расщелине, ведь стоял именно полуденный час.
Качаясь от ветра, пар над Долиною Длинных Источников то и дело закрывал Королевскую Стоянку тонкою, точно кисейной, пеленой. Этот пар был не из Того, Что Близко Человеку, — с ним ничего не могла поделать магия. В эти мгновения молодому прислужнику казалось, что картина в «окне» словно отодвигалась в глубь колодца.
Сердце у него тоже было словно в глубине колодца, такого глубокого колодца, куда не доходит свет. Некоторое время назад он слышал рассуждения двух «достойных служения» — далангов — из служителей Иннаун. Собственно говоря, он нарочно прошел мимо, чтоб услышать эти рассуждения. И теперь понимал, отчего мореглазые сходят у него на виду со своих кораблей беспрепятственно, а «удостоенный служения» — итдаланг, — поглядев на это, только тронул его плечо… а точнее, оперся вдруг на его плечо, точно старые ноги ослабели на мгновение, а потом проговорил: «Ну что ж, смотри… да, продолжай наблюдать, хено». И ушел.
Наверное, на них самих слишком сильная защита. А если сейчас остановить их корабли, для мореглазых это будет значить одно только — что они не могут уйти отсюда так, как пришли. И за возможность уйти отсюда они будут драться с яростью крысы, загнанной в угол. Молодой хено — прислужник — однажды видел возле амбара своей семьи, чем это кончается: у крысиной норы лежал дохлый щитомордник — и дохлая крыса, вцепившаяся ему в шею, и крыса была мертва от яда, а змея — видно, от кого. Если со стеной дело настолько плохо, как говорили те даланги, — то нынешней крысе достанется щитомордник чересчур ослабевший и израненный; придай ей силы еще и ярость безумия, всегда готовая в этой морской крысе проснуться, точь-в-точь как в ее сестре с четырьмя лапами и хвостом, — крыса тогда сумеет не только
