Если бы и «Синтра-щеки», и «змеи» шли сейчас в три четверти ветра (скажем, на северо-запад, как шла дарда до сих пор), расстояние между нею и «Дубовым Бортом» сокращалось бы довольно заметно. Ну а при таком крутом курсе к ветру — кончался полуденный час, а пестрый парус был по-прежнему на четыреста длин «Дубового Борта». Или «Лося». Теперь уже они шли наравне. Идя вполветра, дарда использовала преимущества своего паруса. Он устроен вроде бы простенько, но хитро — прикреплен одною своей стороной к мачте так, что линию, по которой он креплен, можно смещать влево или вправо, куда захочешь. На одних кораблях для этого ставили поворотную мачту, на других кольца крепления поворачивались на самой мачте, это не главное.
Главное — ветер.
С обычным парусом получается, что ветер закручивается вокруг него — и, выходит, толкает парус не только сзади, но и спереди, что совсем некстати. Поворачивая дард-парус, можно сделать так, что обтекать мачту ветер будет всегда только вдоль паруса, а стало быть, не мешая своей же собственной работе. Кое- кто говорит, что этим он, мол, тогда даже помогает — дает добавочную тягу. Просто удивительно, что из-за такого вот пустяка скорость становится на четверть больше, а между тем так и есть.
Гэвин однажды, захватив какую-то дарду, потратил целый день, проверяя на ходу это удивительное обстоятельство. После этого дарды он очень зауважал. И еще больше зауважал оттого, что именно дарда была единственным кораблем, когда-либо ушедшим от «Дубового Борта» по-чистому, а не проскочив под защиту берега или других кораблей.
Людские россказни сохранили даже имя этой дарды: «Бубенчик», почтовое судно торгового дома Идвалах, державшего свой главный стол в Доготре. Прогулку длиною в полдня она устроила «Дубовому Борту» в море Вайхл, к исходу второго дневного часа нырнув под горизонт уже в заливе Илу-Вахилат. Одно только неудобно в парусе дарды — по-настоящему он приносит пользу лишь на маленьких кораблях, где оснастку можно позволить себе совсем простую, без рея даже.
— Как они? — спросила Рият. Ее вопрос происходил совсем не от невозможности определить, что делают сейчас преследователи. Будь кормщик человеком, он, без сомнения, понял бы, что Рият имела в виду.
Не задавайте двойникам неточных вопросов, и вам не придется получать ненужных ответов.
— Держатся.
— Запас хода у вас есть? — переспросила Рият.
— Нет, — сразу ответили ей. — Но будет, если я положу корабль по ветру.
Некоторое время (очень немного) спустя Рият назвала ему место галер в море. Ровно столько времени спустя, сколько понадобилось, чтобы узнать его, выглянув из шатра и крикнув вниз, через люк, на гребную палубу навигатору. На военном флоте даже это звание переделано на хиджарский лад.
— Ну? — спросила она.
К этому времени она стала уже сама как бы машиной, задающей вопросы, отвечающей на вопросы, всматривающейся в картинку в зеркале, передающей мысленно новости, принимающей новости, очаровательно улыбающейся, произнося слова вроде: «Мы оба понимаем, конечно, как важно то, что происходит здесь…» или «Малый Совет, казначейство Малого Совета заинтересовано», и шагающей по шатру вперед-назад, яростной, бесстрастной. Еще чего ей не хватало — ожидать ответ полчаса.
— Если ты положишь сейчас по ветру Синтра-щеки…
— После поворота они смогут вас увидеть.
— Значит, иди, как идешь.
— Буду идти, как иду, — согласно сказал кормщик. — Если не перевернемся, — добавил он.
«Вроде бы ему не полагается со мной спорить», — мимоходом удивилась Рият. Но только мимоходом.
Какую-то меру самостоятельности она ведь ему все-таки уделила, составляя его, — кормщику ведь надобно было принимать самому кое-какие решения.
— Что такое? — несколько помедлив, спросила она.
— Погода По-Волнам-Узнаю-Бурю, госпожа. — В произносимых мысленно словах, так же как и раньше, словах, произносимых вслух, не было никаких интонаций — ни самодовольства, ни тревоги, ни каких-либо еще. — Волны не по ветру, зато как раз по нам. Если кувыркнемся, не обессудьте.
— Я тут ничего не могу сделать, — ответила Рият. — Иди, как идешь. И не кувыркайся.
Человек, понимающий «язык корабельщиков», понимает и морские словечки, — Рият не надо было объяснять, какая погода называется По-Волнам-Узнаю-Бурю. Далеко в море западный ветер бушует, и волны, рожденные им, добежали сюда, волны, идущие с запада, и южный ветер, недостаточно сильный, чтоб их повернуть, только вздувает стеклянную пену на их макушках. Волны, у которых расстояние от гребня до гребня таково, как и длина «Синтра-щеки», и потому, оказываясь на вершине волны, она — со своими узкими и быстроходными, рискованными обводами — всякий раз не знает, соскользнет ли с этой волны килем вверх или килем вниз, и «змеи», длиннее больше чем вдвое, могут сейчас не беспокоиться о своей остойчивости, и не беспокоятся.
Понимает ли капитан, прозванный Канмели — Зеленый Мыс, — в какой опасности убегает сейчас от него пестренький парус? Рият решительно жалела, что не может этого определить. Ее репер не давал ей такой возможности. Он сейчас был уже немного позади мачты, а Гэвин на корме, и у Рият не получалось взять его не только в лицо, но и просто в рост, хотя бы издалека.
Впрочем, она не очень к этому и стремилась. За эти дни она вымеряла, сколько локтей высоты в мачте «Бирглит», она всех людей на «Бирглит» пересчитала по головам. Но к человеку, чьи шестьдесят тысяч серебряных хелков живого веса она уже взвесила на весах своей души, Рият не приглядывалась сколько- нибудь особенно.
О нет. Она не из тех, кого интересуют уроды, евнухи, пираты или люди с пятью ногами.
Хотелось бы знать — «да, хотелось бы мне знать», — она д е й с т в и т е л ь н о опасалась, что Гэвин ее может заинтересовать.
«Держатся». Двойник и есть двойник. Конечно, держатся. И будут держаться до последнего, пока смогут. Это же Канмели. А Канмели — всем известно — после прогулки с «Бубенчиком» западает на дарды не меньше, чем мужчины всех тех мест, где она танцевала, западали на знаменитую Бубенчик, танцовщицу, в чью честь был назван этот корабль.
«Сколько я про него знаю, оказывается, а он про меня — ничего. Я для него не существую. И вот я, несуществующая, веду его, как теленка на поводке».
Ветер усиливался, и теперь больший по размерам парус «Дубового Борта» стал играть на нее. Вот и начало третьего дневного часа, и пестрый парус все ближе и ближе. Расстояние — уже триста. В очередной раз назвав кормщику «Синтра-щеки» место галер в море, Рият выслушала его и сказала, что — да, пусть «Синтра-щеки» поворачивает.
И тогда «Девчонка из Синтры», ложась по ветру, распахнула свое тайное оружие. Ее парус развернулся бабочкой, одно полотнище к левому борту, другое к правому. Южный ветер ударил в него, словно в тугой, подобный грозе, битвенный барабан. Очевидно, кормщик дарды струсил дальше идти в Волнах-по-Которым- Узнают-Бурю. Пусть пропадает премия за срочность, почта день переживет, тут самому быть бы живу. Теперь он попытается укрыться в Кайнумах, и — пусть пытается, пусть.
На повороте «Дубовый Борт» выиграл у дарды еще сто своих длин расстояния.
Но, впрочем, и «Лось» тоже.
И теперь она — дарда — была так близко, что можно увидеть с кормы, можно увидеть даже с носового настила, — и, следовательно, «люди носа» уже были там вместе со своими доспехами — то есть в них, — хотя, конечно, все эти доспехи и щиты и нужны так только, для устрашения.
Во всем остальном неприятностей можно было не ожидать, и потому пленников не загоняли никуда под палубу, ибо не предвидится боя, в котором им лучше не путаться под ногами. И потому бани Вилийас, когда переносили парус при повороте, перебрался уже вперед мачты, чтоб не оказаться там, откуда не виден преследуемый корабль. Теперь, когда его можно было увидеть, бани горел на медленном огне. Ему хотелось, чтобы этот корабль попался. По-настоящему хотелось. Может быть, у него в жизни не было прежде таких настоящих желаний.
Эта предвечная извращенность природы человеческой — которой хочется, чтобы еще кому-нибудь было плохо, если уж плохо тебе!
