Зеленые листья

Анатолий Иванович Горло Зеленые листья

Главный пульт Дистанционного Психоэлектронного Надзора походил на ночное небо в миниатюре: на фиолетовом экране мерцало бесчисленное множество звезд разной величины и яркости, они непрерывно двигались. сталкивались и вновь расходились в стороны, образуя беспорядочные скопления либо уединяясь и уменьшаясь до едва различимой точки. И как бы перечеркивая этот хаос, по экрану проходила широкая светящаяся полоса, напоминающая Млечный путь, выровненный рукой геометра.

— Моро, вы спите?

— Да, шеф, и вижу вас во сне: вот вы подходите, собираясь ласково потрепать меня по затылку.

— Сон в руку. Если во время дежурства снова что-либо случится, вашему загривку не сдобровать. Особое внимание обратите на Конио: это уникальный образец, возможны непредвиденные действия. Не спускать с него глаз ни на секунду, иначе…

— Не беспокойтесь, шеф. Моя голова вполне устраивает не только меня, но и Во, и я не хочу лишить малышку удовольствия хотя бы изредка морочить ее.

«Откуда это чувство неловкости?… Ну, был болен, перенес легкую операцию, консилиум остался доволен осмотром, да и я сам чувствую себя в порядке. Правда, этот странный привкус во рту, ну да, бог с ним, с привкусом, вот только бы вспомнить, что же я натворил?… Да и мог ли я что-нибудь натворить, если лишь сегодня утром вернулся домой и лег спать? Может быть, приснилось что-либо?»

Конио протянул руку к сонографу. На экране забегали зеленые змейки, затем появилось бесформенное пятно, сквозь которое стали проступать очертания Священного Дерева. Резкость улучшилась: вокруг Дерева на многие километры раскинулся лагерь паломников. Все смотрели на Конио, который, взобравшись на Священное Дерево, раскрашивал его листья в ярко-зеленый цвет. Потом он услышал хохот, столь неожиданный и оглушительный, что едва не свалился с ветки. Это смеялись паломники, они катались на спине, с багровыми лицами, и все тыкали пальцами в сторону Конио. А он сидел, вцепившись в ветви Дерева, и по его рукам стекала зеленая краска, она лилась за шиворот, брызгала на лицо, но он не мог пошевелиться, пришибленный, контуженный смехом…

Конио выключил сонограф и откинулся на подушку. У него горели щеки, во рту стоял тот же омерзительный привкус. Бог мой, какой позор! Он, великий служитель, девятый наследный жрец, хранитель Первой Реликвии, тридцать второе лицо в Сосленде, вице-президент Лиги Благовещения, почетный член зарубежных академий и обществ и пр. и пр., оказался всего-навсего жалким фальсификатором, балаганным шутом!… Но в конце концов, это всего лишь сон, а сны пока что являются собственностью того, кто их видел…

Конио склонился над сонографом и дрожащими пальцами стал нажимать на все клавиши, не находя ту, которая стирает запись.

А если аппарат делает дубликаты для ДПН? Эти хитрецы могут вмонтировать сюда все что угодно!…

Конио вскочил с постели, поднял сонограф и изо всей силы швырнул его на пол.

Из соседней комнаты послышался сонный голос Му:

— Что случилось, Конио?

Пнув ногой искореженный сонограф, он направился в спальню жены.

My встретила его затуманенным взором:

— Что-то разбилось, Конио?

— Случайно свалил сонограф.

Заметила ли My, как у него горят щеки? Сейчас она полезет с расспросами, и он расскажет про сон… О если бы это был только сон!… Надо что-то говорить, что же он говорил ей раньше?… А может быть, она подсмотрела его сон? С нее станется, My никогда не страдала недостатком любопытства…

— Ты так дрожишь, Конио, — шептала ему на ухо My, — и я тоже, слышишь? Мы великолепно подходим друг к другу, у нас одинаковый темперамент, мы как смычок и скрипка, сделанные одним мастером, великим мастером, Конио! Поласкай свою маленькую девочку, она так ждала хранителя Первой Реликвии, потому что он могуч и прекрасен, и нет ему равных во всем Сосленде…

Слава богу, она ни о чем не догадывается, а дрожь приняла за проявление «одинакового темперамента», смычок и скрипка, надо же!…

Он увидел совсем близко ее пористые баралоновые губы, вспомнил, как месяц назад они вместе выбирали их в косметическом павильоне, и почувствовал приступ тошноты. Что за чертовщина?…

Он поднялся с ложа, стал одеваться.

— Что с тобой, Конио? — в голосе My звучала неподдельная тревога. — Все так отлично началось: и эта легкая дрожь, и мой монолог…

— Где Рамс? — спросил он.

Она обиженно промолчала. «Может быть, я старею? Надо поторопить пластиколога, а то действительно я могу надоесть Конио. Как говорила достопочтенная Фи, профессор по классу прикладной эстетики двадцать первого женского колледжа, мужчины любят старое вино, но поданное в новом сосуде…»

— Мне нужен Рамс.

— По-моему, он у Лило.

Конио вышел из спальни.

«Даже не поцеловал, неужели я его больше не привлекаю?» My решительно набрала номер видеофона. На экране возникло лицо молодого мужчины. Он подмигнул ей:

— Привет, скучающая одалиска!

— Ты занят, Бол?

My томно потянулась и заученным жестом сдернула с себя покрывало. Однако жест не удался, он был слишком нетерпелив, лишен грации, легкости. Она чуть не заплакала от злости.

— О My, ты просто вторая Ми! — воскликнул Бол, тоже отметив про себя неуклюжую попытку My повторить жест неповторимой Ми. — Ты угадала, к сожалению, у меня встреча на высоком уровне. До завтра, милашка!

My выключила видеофон и разревелась. Надо же так опозориться с этим покрывалом! Потом она порылась в полке над изголовьем, нашла видеокассету с упражнениями Ми и зарядила ее, решив весь вечер посвятить репетиции. My была упрямой сослендкой и верила, что прилежанием можно всего добиться. А ей хотелось одного — быть неувядаемой и обожаемой, как Священное Дерево. Или хотя бы как Ми.

По улицам Сосленда мчалась лавина автомашин. По мере приближения к юго-восточным воротам она уплотнялась, превращаясь в сплошной поток металла с примесью человеческих тел. Этот неустойчивый сплав, хлынувший из плавильной печи города, грозился затопить его окрестности. Начинался уик-энд, и горожане спешили им насладиться. Вырвавшись за пределы города, металлическая лавина разделялась — с помощью авторегулировщика — на два равных потока. Один устремлялся на юг, где, на 392-м километре, его ждало Священное Дерево, второй катил на восток, чтобы через 547 километров упереться в Желтый Ключ. Это были единственные памятники природы, уцелевшие после Грибного Конфликта. В целях стерилизации вся земля Сосленда была покрыта многометровым слоем железобетона, а с воздуха сослендцы защитили себя сплошным абатовым куполом. И вот, в этих новых условиях, в которых могли функционировать лишь люди и механизмы, вдруг каким-то чудом зазеленело Священное Дерево, а несколько позднее забил Желтый Ключ. Это было как знамение, как первый признак возрождения природы, как проблеск надежды, что земля еще может восстать из пепла и можно будет ее пахать и засевать, как это делали далекие предки, и можно будет есть настоящий хлеб и дышать настоящим кислородом.

Сонмы туристов приезжали, чтобы взглянуть на Реликвии. Паломничество к Дереву и Ключу стало чуть ли не основным источником дохода для Сосленда.

«Люди должны знать правду, — думал Конио, сворачивая в темный переулок. — Если, узнав правду, они все же предпочтут ложь, это их дело, главное, чтобы он не принимал больше участия в этом обмане. Ни он, ни Рамс.»

Он остановил машину у старомодного особняка.

Дверь открыл Лило-младший, с ног до головы измазанный в краске.

— Рамс, это за тобой! — крикнул он, исчезая в дверях.

Вышел Рамс в перепачканном халате:

— Отец, этой ночью Священное Дерево обретет вторую молодость!