Ночи и дни

том, что же с ним такое, и как ей достучаться до него. Не приснилось же ей утро, в самом деле?! - Я просто... волновалась, что могла вас чем-то задеть, не заметив этого.    Он вздернул голову и уставился на нее. То и лицо не поворачивал, а теперь даже не мигал, смотрел и смотрел. Саше стало неловко.    - Извините, что заставил вас нервничать, - каким-то странным голосом вновь извинился он.    - Да, что вы все прощения просите?! - не выдержав, Саша всплеснула руками. - И почему у меня такое чувство, что я должна начать извиняться?! - она запустила пальцы в волосы, растрепав и без того не идеальную прическу.    У нее было ощущение, что они ходят вокруг, да около и никто не решается затронуть то, что волновало обоих. А Саша даже уловить не могла, чего же они избегают. Словно в туман забралась.    - Извините, - опять выдал Тимофей и развел руками. Улыбнулся грустно и сам взъерошил волосы. - Я не знаю, почему у вас такое чувство, вам передо мной извиняться не за что, - он отвернулся. - Может, все-таки, завтра поговорим, - глухо предложил Тимофей. - Я..., - он замолк и с силой сжал челюсти, Саша видела как напряглись мышцы на его скулах. - Я не особо адекватен для общения, - почти выдавил он из себя, с силой вжав кулак в стол.    Саша так поняла, что это он о своем опьянении говорил.    Даже странно, но Тимофей вел себя вполне адекватно, как для того количества алкоголя, которое, предположительно, выпил. А откладывать на завтра то, что и сегодня понять не могла, переживать и строить домыслы еще и всю ночь...    Ее это не радовало.    - Я ничего не понимаю, - с каким-то отчаянием резко выдохнула она, отвернувшись от него. И уставилась на полку, где стояли модели корабликов в бутылках. - Ничего, - Саша потерла виски, догадавшись, что за осколки валяются на полу. - Почему так сложно просто сказать, что происходит? Я же мысли читать не умею, - тихо проворчала она себе под нос, испытывая досаду.    Тимофей хмыкнул.    - Да, что мне говорить-то? - как-то насмешливо спросил он и встал со стола, отвернувшись к окну, - разве ваша подруга вам еще не все рассказала? - глухо бросил он со странным выражением. - Или вы решили еще что-то узнать? Из первых уст? - почти зло, с обидой спросил он, так и не повернувшись.    А Саша, наоборот, развернулась и уставилась ему в спину. Даже моргнула и улыбнулась. До нее наконец-то дошло, что именно заставляло Тимофея вести себя, будто дикобраз, выставляя иголки и делая все, чтобы отстраниться. Его задели слова Юли. И он обиделся, наверное, посчитав, что Саша все приняла на веру. Хотя сложно было иначе подумать на его месте. Уж она-то знала, как выворачивает наизнанку шлейф пересудов и шепота за спиной. Неужели и напился из-за злости на это? На нее?    Это расстроило Сашу.    - Юля просила перед вами извиниться, ей стыдно, - сказала она, все еще глядя в его напряженную спину.    - Да, пошло оно..., - он махнул головой, отчего нервно стриженные волосы на затылке легли в полном беспорядке. Ей захотелось их пригладить. - Не нужны мне ее извинения. Без них проживу. Как и раньше жил, - Тимофей полуобернулся. - Идите домой, Александра Олеговна, к подруге. Она вас ждет.    Выставлял все-таки. Только вот она пока не готова была уйти.    - А я ведь и не собиралась у вас спрашивать ничего, - ни с того, ни с сего призналась Саша и все же села на стул. - Просто, и правда, волновалась. Да и пить на голодный желудок, не лучший вариант, это я вам, как врач говорю, - протянув руку, она взяла со стола крышку от бутылки и закрыла ту, подозревая, что сейчас он может наорать на нее за вмешательство.    Если Саша и усвоила что-то за годы брака, так то, что мужчины страшно злятся, когда кто-то 'лезет в их дела'. А стремление напиться к таким делам относилось всегда.    Но Тимофей промолчал, даже не глянул на бутылку, опять ее рассматривал с тем, почти забытым выражением, словно пытаясь понять, кто же перед ним?    - Что, и никаких вопросов не будет? - скривившись, переспросил он. - Не интересно, как Першин докатился до Андреевки?    Саша не обиделась. Почему-то, она видела, что эти вопросы самому Тимофею причиняют боль, что злится он и на себя, и на свое поведение. Обида и злость и не такое людей говорить заставляла.    - Я сплетнями не интересуюсь, - пожала Саша плечами. - Я сужу по человеку исходя из того, что сама о нем знаю и вижу.    - Вы святая, Александра Олеговна? - Тимофей хмыкнул и скривился с явным недоверием. - Или просто говорите то, что я якобы, должен ожидать от вас услышать?    Она слабо улыбнулась.    - Я не знаю, что вы хотите услышать от меня. Я, вообще, иногда сомневаюсь, что в состоянии понять вас. Вам удачно удается беречь свою личность в неприкосновенности от вмешательства извне, Тимофей Борисович, это я еще в университете заметила, - она подперла подбородок ладонью и посмотрела на полку с моделями кораблей. Никогда бы не поверила, что он их собирает, скажи кто. Да и вряд ли, чтоб кто-то знал. - Просто, я знаю какого это -- идти по коридору больницы и слышать шепот за своей спиной. Знаю, что чувствуешь, открыв дверь ординаторской и видеть застывшие на полуслове, виноватые лица коллег. Когда точно знаешь -- они говорили обо мне, обсуждая, с кем сейчас изменяет мне муж, и сколько денег мы тратим на лечение моего бесплодия. И знаю, что ощущаешь, когда часть людей жалеют тебя, считая, что ты дура, а часть -- злорадно улыбаются, едва зайдут за спину, и говорят, что так мне и надо, чтоб много о себе не думала. И сама я виновата во всех проблемах, и небось меня муж чем-то заразил после всех своих любовниц, или, наоборот, что изменяет мне оттого, что я не могу сделать то, что любая другая женщина может -- родить ему наследника, - Саша не смотрела на Тимофей, просто говорила слова в воздух.    В какой-то степени, ей тоже был нужен человек, которому это можно сказать не оглядываясь, не боясь потом услышать очередные пересуды за спиной. Этого она и Юле не говорила, того, как ей больно от этого шепота и злословия. Улыбалась и делала перед подругой вид, что ничего не слышит.    - Я не слушаю сплетни, потому что знаю, как мало в них правда, порой, и потом, на собственной шкуре испытала, сколько боли и злобы, обиды они приносят тому, кого обсуждают.    Замолчав она не перевела взгляда, рассматривала модель какого-то парусника, делая вид, что безумно увлечена. А сама ни черта не видела, ни единой детали -- глаза застилали слезы, мешая видеть.    Кто сказал, что понимание и смирение уменьшает обиду и боль? Может, просто, у нее был не тот случай, но Саше и сейчас было противно вспоминать это все. И больно. Она тоже злилась, пусть и понимала, что глупо.    - Он не придурок, он сволочь, если так к тебе относился, если допускал такое, - грубо прошептал Тимофей, прервав молчание минуты через две.    Оттолкнувшись от стола, сел прямо на пол. Уперся локтями в колени и придавил губы кулаком.    Саша передернула плечами. Даже не сделала акцента на изменившемся обращении. Ей не хотелось вспоминать Антона, а никак убежать от него не выходило. Все равно призрак его решений и поступков преследовал ее даже здесь и сейчас, с другим мужчиной.    - Не жалей меня, - предупредила она сквозь зубы, просто чтобы не расплакаться. - Я не для жалости это тебе рассказываю.    Тимофей тихо выругался и спрятал лицо в ладони.    - Прости, - совсем другим тоном произнес он. И впервые за вечер она поверила, что он и правда сожалеет и раскаивается в том, что огрызался. - Прав Николай, мне собака не нужна -- я сам, как собака. Бешеная. Из-за своей боли и обиды на людей, бросаюсь на каждого, кто ступит на мою территорию. Тебе боль причинил, просто от того, что боялся -- и ты отвернешься, поверишь, как все. Прости.    Он поднял голову и посмотрел прямо на нее.    Саша еле сумела раздвинуть губы в слабой улыбке.    - На собаку ты ни капли не похож, - возразила она. - Дик куда милее и не кричит на меня.    Тимофей тоже улыбнулся. Так же вымученно и криво.    - Точно, он куда милей меня, особенно, пьяного, - со стыдом в глазах согласился он и опять прижал кулак ко рту.    В комнате в который раз за этот вечер повисло молчание. Но Саша не прерывала его. Все что могла -- она уже сказала. Но и уходить не хотела. Во всяком случае, пока Тимофей не гнал. Им обоим сейчас общество другого было нужно, пусть и молчаливое, наполненное горечью мыслей каждого. И Саша знала, что он это ощущал так же четко, как и она.    - Меня даже в операционной той не было, Саш, - вдруг, спустя минут десять, тихо проговорил Тимофей, заставив ее вздрогнуть. Она и не ждала, что он что-то будет говорить. - Я не оперировал того больного. Хотя должен был, это был мой пациент. И операция, пусть не простая, но плановая, подготовленная. А тут ректор пришел -- сказал, что пациент как раз подходит, можно ему почку пересадить. И орган есть подходящий, и пробы все сходятся. И согласие родственники давали при поступлении в стационар на подобный вариант лечения. Он любил пересадки делать, просто светился, когда потом в новостях свое имя слышал, - Тимофей не поворачивался к ней, точно, как сама Саша, просто рассказывал в воздух. - Я не согласился, и правда спорил с ним на глазах анестезиолога и двух медсестер. Я же вел этого человека, понимаешь? Он лежал в моей палате, доверял мне, согласился на операцию. И я точно знал, что его организм, на тот момент, мог не выдержать такого вмешательства. Его не готовили к этому. Главврач меня выгнал из операционной. Вот так -- просто взял и отстранил, сказал, что я ни черта не понимаю, а если боюсь -- надо слушать опытных коллег и учителей. И нечего человека два раза на операционный стол гонять, тем более, что и орган подходящий есть, - Тимофей уперся в раскрытую ладонь лбом. - Я ушел. Он заведующий отделением, ректор, доктор мед. наук, академик, светило страны в области трансплантаций. Может и правда зря спорил и не соглашался, да еще и при всех, позорил человека, который меня учил всему, что я знал. А утром, на пятиминутке, меня как пацана начали вычитывать за то, что потерял больного на операционном столе. И знаешь кто? Он. Заведующий, который сам меня отстранил и сам оперировал. Я тогда просто опешил, мне даже не сказали, не сообщили, что