убедить Леонарда в том, что девица с прибабахом.
— Если под вмешательством вы подразумеваете попытки изменить судьбу обреченных, то это совершенно исключено. Вы станете именно свидетелями, а не участниками событий — если согласитесь, конечно. Поток информации, воспринимаемой объектом и передаваемой вам, имеет сугубо однонаправленный характер. Это принципиальное свойство открытого мной метода, иначе я навлек бы на себя гнев того, чья заявка имеет абсолютный приоритет.
Квинту пришло в голову, что профессор выражается чересчур витиевато. Кроме того, от последнего замечания потянуло ненавистным ему мистическим душком.
— Поймите, — продолжал Леонард, — Тут не должно быть места ложному состраданию. Дни и часы этих людей уже сочтены. Никто не в силах им помочь. Единственное, что вы в состоянии сделать, это использовать чужую смерть, чтобы продолжать жить. Звучит немного цинично, но так оно и есть. Учиться жить никогда не поздно. Я, конечно, имею в виду полноценную жизнь.
— Я не знаю, что это такое, — вставил Квинт.
— Правильно, иначе вас бы здесь не было, — тотчас отозвался профессор. — Не хочу показаться самодовольным, но, если речь идет об ограниченном времени, мой метод представляется мне единственно действенным и быстрым способом радикального изменения сути нашего бытия. Обычно все мы понимаем, что жили не так, как надо, когда уже слишком поздно. Таким образом, мы узнаем истину, ставшую к тому моменту бесполезной и даже болезненной. Профилактическое лекарство существует, и оно доступно буквально каждому, однако мы отделены от него завесой, сотканной нашим сознанием. Это самая изощренная и смертельная ловушка из всех, которые мне известны.
— Ну а вам‑то что за дело? — прямо и грубо спросил Квинт. Маргарита бросила на него гневный взгляд, но он продолжил:
— Надеюсь, вы не станете убеждать нас, что занимаетесь благотворительностью или спасением заблудшего человечества?
— Боже упаси. — Профессора Леонарда эти вопросы, похоже, нимало не задели и даже немного позабавили. — Вам предлагается участвовать в промежуточной стадии эксперимента. Как вы понимаете, предела совершенству нет. Лично я собираюсь пойти гораздо дальше.
— Куда уж дальше, — пробурчал Квинт, собираясь с мыслями. Объяснения Леонарда звучали бредово, но в этот бред Квинт уже поверил. От слова «дальше» на него повеяло неземным холодком. В то же время оставалось непонятным, зачем профессору вообще нужны добровольцы, если эксперимент совершенно безопасен.
Маргарита по‑прежнему взирала на Квинта враждебно. В ее взгляде явно читалось: «Какого черта тянешь волынку, кретин? Не нравится — вали отсюда!» Квинта это не удивляло — потенциальные жертвы не ведают сомнений. Он стал демонстративно разглядывать мебель. Проследив за его взглядом, Леонард, похоже, решил воспользоваться моментом, чтобы разрядить обстановку.
— Прекрасный дом, не правда ли? И обошелся до смешного дешево. Мне показалось, прежние хозяева были рады от него избавиться. Ну теперь‑то я понимаю почему.
— Вы могли бы и не покупать.
— Мог бы, но купил и не жалею. Видите ли, я люблю тишину и уединение. Там, откуда я приехал, не было ни того, ни другого. А здесь идеальное место для моих исследований. Я могу заниматься ими без помех, шума и суеты. Особенно по ночам.
Квинт вслух усомнился, что и днем на Лысой Горе царит оживление.
— Ваш друг большой скептик, — заметил Леонард, обращаясь к Маргарите.
Та пожала плечами:
— Никто никому ничего не должен. Лично я по‑прежнему хочу попробовать.
Тон Леонарда сразу стал деловым и похолодел градусов на двадцать:
— Отлично. Тогда, если не возражаете, молодой человек, Рауль вас проводит…
Квинт попытался представить, как все это выглядит со стороны. И озвучил в отрезвляюще простых выражениях. Некий тип, называющий себя профессором, заманивает к себе одержимую смертью дурочку со своим дружком, у которого не хватило духу отказаться. Интересно, кстати, как этот Леонард вообще узнал о ее существовании. Скорее всего, побывал в «ВООКашке» и, поговорив с Марго, сразу смекнул, с кем имеет дело. Далее: профессор рассказывает своим гостям о якобы открытом им способе сопровождать без пяти минут мертвеца до могилы. Занятие в высшей степени облагораживающее и, если верить Леонарду, эффективно прочищающее мозги. А теперь позвольте вопрос на засыпку: кто из этих троих псих? Ответ: как минимум двое. И Квинт вроде бы не собирался становиться третьим. А если так, то что ему остается? Правильно — послать профессора к черту.
Что он и сделал.
Напоследок он повернулся к Маргарите и спросил на всякий случай:
— Ты идешь?
— Нет.
Ему показалось, что теперь она смотрит на него с презрением. Ну, этими штучками его не проймешь.
Он направился к выходу, внутренне готовый к худшему. Рауль не выглядел здоровяком, но на всякий случай Квинт по пути прихватил кочергу. Она ему не понадобилась.
Он без помех выбрался на улицу и быстро зашагал в сторону Круглой площади. Он глубоко дышал, словно пытался избавиться от последнего кубика отравленного воздуха в легких. Обратная дорога показалась вчетверо короче. На часах было без двадцати одиннадцать, когда он пересек незримую границу между тревожным ожиданием и относительной безопасностью. Так закончился для него третий визит на Лысую Гору.
Но закончились ли сны о Доме на Горе?
В этом он не был уверен.
Об исчезновении Маргариты он узнал следующим вечером, когда отправился в «ВООКашку». Магазин был заперт. Нельзя сказать, что это явилось для Квинта полной неожиданностью. Но прежде была ночь и был день, и ночью ему снились странные вещи. Это было какое‑то новое измерение снов — все происходящее казалось абсолютно реальным и в то же время лежало за гранью устоявшихся представлений Квинта о допустимой реальности.
Сначала он обнаружил себя стоящим в тумане по щиколотку в черной траве. Все вокруг было влажным, холодным, тяжелым. Ветви деревьев словно прорастали прямо из плотной серой пелены. Он долго озирался по сторонам, выбирая направление. Если не считать того, что он стоял на пологом склоне, все стороны света, а вернее, тьмы выглядели одинаково. Нельзя было даже понять, утро теперь или вечер. Квинт склонялся к тому, что попал в безвременье. Есть сны, которые поджидают, будто капканы, в ночи и никогда не меняются…
Затем туман начал постепенно рассеиваться. Стали видны дома, столбы, деревья — силуэты с размытыми краями, что не давало точного представления о расстоянии. Но Квинт уже знал: он попал на Лысую Гору. И двинулся к ближайшему дому.
Джинсы намокли, впитывая обильную росу. Склон сменился горизонтальным участком. В темноте Квинт едва не свалился в бассейн, доверху наполненный дождевой водой. И немудрено — почти сплошь воду укрывали почерневшие листья. А там, где осталась полынья, виднелось что‑то бледное и неподвижное, как живот дохлой рыбы.
Квинт предпочел обойти бассейн с другой стороны и приблизился к особняку. Он мог бы поклясться, что видит этот дом впервые. Спутниковая антенна была направлена в землю. Окна, затянутые черной пленкой, наводили на мысль о пораженных катарактой глазах. Под ногами были плотно прилегавшие одна к другой многоугольные плиты. Сколько Квинт ни пытался, он не сумел уловить закономерности мозаики, а то, что все плиты могут быть разными, почему‑то казалось ему вопиющей и раздражающей нелепостью. Потом он вспомнил, что явился сюда из мира прочно устоявшихся стереотипов. Едва заметные и вроде бы безобидные отличия заставили его еще сильнее почувствовать свою чужеродность.
Он увидел дыру в пленке и подошел, чтобы заглянуть внутрь. Вогнутая поверхность лоснилась от влаги и напоминала ему что‑то. От дыры разбегались радиальные морщины — казалось, огромный,
