Варвара встретила их в больничном сквере. Под ногами шуршали первые опавшие листья. Царила тишина.
Навстречу матери, Ивану и Виктору шла моложавая, но очень худая женщина с впалыми щеками и заострившимся носом. Сквозь плотный больничный халат проступали ее острые плечи.
Женщина улыбнулась, открыв ровный ряд красивых зубов, и лицо ее сразу переменилось — глаза повеселели, на щеках пробился слабый румянец.
Мать снова прослезилась, обнимая невестку. Варвара подала руку Ивану, и он ощутил ее крепкие костистые пальцы, — Садитесь, гости, — улыбнулась Варвара. — Вот скоро вырвусь от этих докторов, тогда приму вас как следует...
— А ты не беспокойся, — сказал Виктор, — гости не будут в обиде. Только бы ты скорее поправилась... — Виктор пристально смотрел на жену, и глаза его, задумчивые и тоскливые, были подернуты влагой.
— Сегодня был главный врач, сказал, что дело идет на поправку...
— Ну, дай бог... — вздохнула мать.
Долго еще сидели они в сквере. Иван слушал разговор матери и Варвары и думал о том, как трудно пробивать человеку дорогу в жизнь...
«Надо обязательно встретиться с Викторией в Гродно... Обязательно», — засыпая, прошептал про себя Иван.
Глава одиннадцатая
ОБРЫВ
Было все — поиски на областной карте школы, в которой хотелось работать, были волнения перед распределительной комиссией, были первые билеты на государственных экзаменах, были институтские вечера, были встречи и расставания на рассвете. Все было. И вдруг — ничего. Все оборвалось сразу, единым махом, и нет возврата к прошлому, которое сейчас кажется особенно привлекательным и дорогим.
Война! О ней много спорили и говорили, ее предвидели и не хотели, ее приближение опровергали, и она все-таки нагрянула.
Сергей дослушал выступление Молотова, выключил репродуктор и бросился на улицу. Надо куда-то идти, что-то делать, потому что фашисты уже перешли границу и продвигаются в глубь страны. Где же наши войска? Что с ними случилось? Почему мы не только не воюем на чужой территории, а вообще повсеместно отступаем? Голова раскалывалась от бесчисленных вопросов, и никто не мог ответить на них.
Сергей почти вбежал к Эдику:
— Слыхал?
— Слыхал.
— Что будем делать?
— Бежим к Ивану.
Иван был взволнован, хотя старался казаться спокойным.
— Чему вы удивляетесь? Я ведь предупреждал.
— Как же рабочие и крестьяне против государства рабочих и крестьян? — словно самого себя спрашивал Эдик.
— Спроси что-нибудь полегче, — заметил Сергей.
— Мы с тобой тысячу раз говорили на эту тему, — разозлился Иван. — А ты свое. Неужели так трудно понять?
— Как быть? — спросил Сергей.
— Пошли в институт, — предложил Иван.
По городу почти бежали. Бежали и надеялись, что там, в институте, заготовлены ответы на все мучительные вопросы. Сергей успел заметить, что город сразу переменился. Обычно воскресное утро было оживленным и деловитым — люди спешили в магазины, на рынок, ребятишки на детские киносеансы. Сегодня на улицах было пустынно. Эту пустынность подчеркивал откуда-то налетавший ветер, который гонял тучи пыли и обрывки бумаг. Такого обилия бумаг на улице Сергей никогда не видел.
В институте никого не было, если не считать гардеробщицы тети Дуси, которая исправно несла свою службу, сидя в коридоре у дежурного телефона, с учебным противогазом через плечо. Двери кабинета директора, комитета комсомола и профкома были на замке.
— Где же Федор? — сказал не столько для ребят, сколько для себя Иван и скомандовал: — В общежитие!
Как-то само собой получилось, что Иван взял на себя роль старшего, хотя по возрасту не мог претендовать на это. Ребята молча согласились. Сергей тут же побежал выполнять распоряжение Ивана.
Тетя Дуся сообщила:
— Звонил Устин Адамович. Скоро будет.
Иван с Эдиком сели на широкий подоконник старого институтского здания. Говорят, здесь некогда была женская гимназия. Что ж, построена она была на совесть, как настоящая крепость, оберегавшая нравственность и целомудрие гимназисток.
Эдик закурил и бросил спичку на пол. — Ты что? — заметил Иван.
— Теперь все равно, — отмахнулся Эдик.
— Дурак, — сказал Иван. — В такие моменты расхлябанность губит все дело.
Эдик ехидно улыбнулся:
— Не думаешь ли ты на горелой спичке построить свою воспитательную беседу. Где-то под Минском все рушится, а он завел разговор о спичке.
— Брось! — Иван спрыгнул с подоконника и стал перед Эдиком, гневно сверкая глазами. — Спичка — чушь. Но она свидетельствует о твоем настроении. То у тебя фашисты — это рабочие и крестьяне, которые не пойдут против рабочих и крестьян, то первые неудачи, — и ты машешь на все рукой — все равно, дескать, все пропало...
Эдик хотел что-то возразить Ивану, но тут в вестибюль быстрым шагом вошел Устин Адамович, а за ним Сергей и Федор.
— Давайте в профессорскую, — позвал Устин Адамович, снял шляпу и платочком вытер вспотевшую лысину.
Ребята вошли и встревоженной нахохлившейся стайкой сгрудились у порога. Устин Адамович повесил шляпу, закурил и сел за стол.
Спокойствие, с которым он делал все это, передалось ребятам.
— Вы садитесь. Я только что из горкома партии. Директор, секретарь партбюро и некоторые другие преподаватели мобилизованы в армию. Я остаюсь в институте, потому что по болезни, к сожалению, меня не берут. Жизнь института должна идти по-прежнему. Когда у вас последний госэкзамен по педагогике?
— Послезавтра, — ответил за всех Иван.
— Ну вот. Готовьтесь и приходите в 23 аудиторию в 9 утра...
Но жить по-прежнему уже было невозможно. В понедельник над городом появился первый вражеский самолет. Странный, с двумя фюзеляжами. Он, словно привязанный, повис высоко в небе и почти стоял на месте.
Послышалась далекая стрельба зениток. Ребята, собравшиеся полистать конспекты у Ивана, выскочили на улицу. Белые клубочки разрывов вспыхивали далеко в стороне от самолета.
— Да что они, стрелять не умеют? — возмутился Иван.
— Погоди ты, вот сейчас как трахнут в самую точку, — успокаивал его Сергей.
Но в точку не трахнули. Самолет постоял, постоял, потом развернулся и полетел на запад.
— Где же наши соколы? — вздохнул Эдик. — От них он не ушел бы. Ишь, какой неповоротливый.
— Что ты в этом понимаешь, стратег? — Федор взял Ивана под руку и повел в дом. — А может, это так надо? Может, так задумано нашим командованием, чтобы не выдавать свои силы. Он ведь прилетал на разведку.
— Тоже мне стратег. — Иван освободил руку Федора и горько улыбнулся. — Ну, на чем мы
