— Ну, и что дальше? — спросил он. — Глупые вы пацаны. Дали вам в руки винтовки, так вы хватаете своих же красноармейцев.
— Это мы посмотрим, какие вы свои! — сказал Валентин и кивнул Эдику: — Обыскать.
Валентин был в форме старшего лейтенанта, и долговязый подтянулся:
— Товарищ старший лейтенант, зря беспокоитесь. Я выполняю задание своего командования.
Эдик остановился, не зная, обыскивать долговязого или нет.
— Эдик, выполняйте, — приказал Валентин.
Эдик снял вещевой мешок красноармейца, отбросил его в сторону, стал выворачивать карманы. Кроме курева, в карманах ничего не было. Федор развязал мешок. Оттуда выпал кусок хлеба, банка консервов, поношенная красноармейская гимнастерка.
— Вот видите, — сказал долговязый. — А вы беспокоились.
— Кто вы такой? — спросил Валентин.
— Боец разведбатальона 172-й дивизии генерала Романова. Со вчерашнего дня мы выгружаемся на станции Луполово.
— Хорошо, — спокойно сказал Валентин. — Вас проконвоируют в город, а там разберутся. Если мы ошиблись — извинимся.
— Время такое... — сказал долговязый и попросил: — Закурить можно?
— Курите, — разрешил Валентин, и в это время раздался голос Ивана:
— А лодку мы его забыли. Давайте в лодку. Долговязый забеспокоился. Он чиркал спичку за спичкой, а прикурить никак не мог.
Из лодки принесли походную радиостанцию и ракетницу с ракетами.
— Вот теперь все ясно. Спасибо, Ваня! Вы, мушкетеры, и поведете этого типа к милицейскому начальству.
Ребята вышли на шоссе и строем зашагали на Луполово, а Иван, Федор, Эдик и Сергей повели долговязого в школу. Впереди шел Эдик — он нес на одном плече свою винтовку, на другом — винтовку долговязого. Сбоку Иван — зачехленную рацию, Федор — ракетницу с ракетами, а Сергей, взяв винтовку на боевой взвод, шел позади.
Несмотря на то что горожане уже начинали привыкать к таким сценам, процессия, возглавляемая Эдиком, была живописна. Ребята до сих пор еще не переоделись — все ходили в своих студенческих костюмах, потрепанных на окопных работах. Пиджаки были подпоясаны солдатскими ремнями, на которых свисали патронташи. На голове у Эдика и Ивана были кепки, у Федора и Сергея — военные пилотки.
— Вот сволочи! И дивизию уже знают, и командира, — возмущался Иван, — Мы с тобой не знаем, а он уже знает,
Долговязый вел себя на улице вызывающе. Он шел вразвалочку, улыбаясь и посматривая по сторонам, желая обратить на себя внимание. Это ему удавалось. И горожане и военные поглядывали на него с неприязнью и злобой, а одна пожилая женщина остановилась и крикнула:
— Куда вы этого гада ведете? Стреляйте его тут же на улице, чтобы все видели! — Она соступила с тротуара и пыталась достать долговязого кулаком.
— Тетенька, без вас разберутся, — вежливо отвел ее Эдик. — Не мешайте нам доставить его куда следует.
Со станции Луполово снова пошли машины. Конвою пришлось принять правую сторону улицы, чтобы не задерживать движение. Улица была узкой, и машины все равно должны были огибать и Сергея, и долговязого, и Эдика.
Крытая машина с красным крестом на борту медленно миновала их и остановилась. Эдик хотел было крикнуть водителю, чтобы тот проезжал дальше. Но вдруг замер на месте.
Из машины выскочила и бежала ему навстречу девушка в военной форме. Это была Маша.
— Эдик! Эдинька! — кричала она и бежала к нему, спотыкаясь сапожками о булыжник. — Эдик! — Она упала ему на грудь, запыхавшаяся, но счастливая, а он не знал, куда девать эти две винтовки, которые мешали ему обнять Машу, свалившуюся к нему неизвестно откуда.
— Федя, помоги этому донжуану! — с улыбкой сказал Иван. — И пусть он катится на все четыре стороны.
— Это Маша из Ленинградского медицинского, — сказал Федор и пошел на помощь к Эдику.
— Держали от меня в секрете? — спросил Иван и тоже пошел вслед.
Федор взял у Эдика винтовку долговязого, поздоровался с Машей, словно знал ее и до этого. Подошел Иван и внимательно посмотрел на Машу.
— Знакомься, Иван. Это моя невеста, Маша, — улыбаясь во весь рот, сообщил Эдик.
Шофер машины лихорадочно сигналил.
— Ты куда? — спросил Эдик.
— В областную больницу, там будет наш госпиталь.
— И я с тобой! — крикнул Эдик. Он помог Маше сесть в кабину, сам встал на подножку. — Ты не задерживайся, жених! — крикнул Иван.
— Я приду прямо в институт! — обещал Эдик...
Они сидели в больничном садике друг против друга и находили перемены, происшедшие с ними за то время, что они не виделись.
— А тебе идет военная форма, — улыбнулся Эдик.
— А ты что, партизан? — серьезно спрашивала Маша.
— Почему именно партизан?
— Они, наверно, не в форме, а вот так, — как ты... Просто в своей одежде.
— Устала ты...
— Ты тоже похудел.
— Дома тебя похоронили...
— Я сама не знаю, как уцелела... Так почему ты не в армии?
— У нас у всех отсрочка от призыва, которой пользовались студенты выпускных курсов. А теперь мы пошли в ополчение...
— Как мама, как папа?
— Сама увидишь... А сейчас ты мне расскажи о себе, начиная с 22 июня. Хорошо?
— Мне ведь тоже некогда. Надо срочно готовить палаты...
— А ты вкратце.
— Попробую... Так вот, когда я услышала по радио речь Молотова, я решила, что ничего страшного не произошло, что наши войска быстро дадут фашистам отпор и на этом все благополучно закончится. Однако скоро я поняла, что заблуждалась, и первая мысль моя была о моих стариках. Я решила немедленно ехать домой, тем более что в институте меня не держали — пожалуйста, езжай. Но сделать это было не просто. В сторону Витебска шли только военные эшелоны, и, конечно, меня никто не брал. Я забыла, что такое — день, что ночь. Я металась от эшелона к эшелону, и все безрезультатно. И тогда женщина одна, то ли стрелочница, то ли кондуктор, сказала мне, что в тупике стоит эшелон с артиллерией — тот тоже скоро пойдет на Витебск. Тайком от часовых я забралась на платформу с пушками, закрытыми брезентом, залезла под этот брезент и, усталая, уснула.
— Сумасшедшая... — не выдержал Эдик. — Они ж воинские эшелоны бомбят в первую очередь.
Маша улыбнулась:
— Эх ты, партизан. Они, брат, никакой очередности не соблюдают. Бьют и военных, и гражданских, и поезда с пушками, и вагоны с красным крестом... — Маша замолчала, словно припоминая что-то очень важное, а Эдик терпеливо ждал, не перебивая ход ее мыслей. — Когда я проснулась, — продолжала Маша, — была ночь. Поезд громыхал на стыках и мчался как ошалелый, нигде не останавливаясь. А чуть только рассвело, за нами начали охотиться фашистские самолеты.
Машинист не сбавлял хода, наоборот, мне казалось, что он прибавил, потому что платформы начало качать из стороны в сторону так, что мне казалось, они слетят с рельсов. Я испугалась. И знаешь, не тому, что вдруг полечу вместе с составом под откос, а тому, что вот сижу под брезентом, как мышь под веником, и жду, когда меня прошьет пулей или разорвет бомбой фашистский самолет, которого я не вижу. Я вылезла из-под брезента, стала на краю платформы и думаю — вот увижу, что бомба летит прямо на меня, — возьму
