Он вскрикивает и просыпается.
Глава четвертая
ПОИСКИ
Сергей и Вера молча вышли со двора больницы, повернули за угол, чтобы не появляться на Первомайской, по которой громыхали танки и грузовики.
— Сволочи... сволочи... сволочи... — шептала Вера свое привычное проклятие. — Этот врач им ничего плохого не сделал... так издеваться, так мучить... нет в них ни капельки человеческого, ни капельки.
Сергей слушал Веру и молчал. Улица была пустынна. Изредка проезжали мотоциклисты. Сергей не обращал на них никакого внимания. После того что он увидел во дворе больницы, он потерял ощущение тревожного любопытства. «Стреляйте, если вам вздумается, — думал Сергей, — плевать я хотел на вас всех вместе взятых. Вы зверствуете, чтобы запугать, а мне, наоборот, становится не страшно, и если бы не Вера, которая дороже мне всего на свете, я не знаю, что натворил бы... Ну, ничего, впереди еще уйма времени».
Их никто не остановил в пути. Солдаты обыскивали дома, выгоняли на улицу раненых красноармейцев и командиров, а тех, кто сопротивлялся, расстреливали прямо во дворах и подъездах.
Сергей боялся за Веру. Лицо ее побледнело, большие глаза горели нездоровым огнем, она, как затравленный зверек, бросала осторожные взгляды по сторонам, готовая ко всяким неожиданностям. Сергей мягко пожимал ее руку, и Вера на некоторое время успокаивалась.
Ульяновская улица за переездом напоминала поле, на котором нерадивый хозяин разбросал груды черного обгоревшего кирпича. Она уже не была улицей в том значении, к которому Сергей привык. Это была беспорядочно заваленная развороченным булыжником дорога.
За пожарным кирпичным сараем стоял дом Сергея. От железнодорожного переезда он его не видел и почувствовал, как часто-часто застучало сердце. Страх перед тем, что могло случиться с отцом и матерью, вдруг заслонил все остальное. Он прибавил шагу. Вера почти бежала рядом.
— Погоди, не волнуйся, — пыталась она успокоить Сергея. — Все будет хорошо. Они же могли укрыться.
Среди редких уцелевших домов стоял среди высоченных тополей и дом Сергея. Прежде Сергей не замечал, что дом был типовой, как все остальные дома железнодорожных рабочих и служащих с двумя подъездами на три-четыре квартиры. Он был даже красивым, этот дом, заросший зеленью. Правда, не сохранилось ни одного стекла в окнах, но судя по занавескам, в доме жили.
Сергей и Вера проскочили палисадник, заваленный какими-то разбитыми ящиками, среди которых, понурив голову, стояла войсковая лошадь, запряженная в повозку, помеченную красным крестом. Открыли дверь на кухню, в гостиную и остолбенели — посреди гостиной, вещи в которой были разбросаны словно после погрома, на составленных вместе стульях лежала, скрестив на груди руки, в темном нарядном платье мать Сергея. У изголовья на маленьком табурете сидел Александр Степанович, обхватив голову руками. Он сидел один и на стук двери поднял воспаленные, поблекшие от горя глаза.
Сергей почти на цыпочках прошел к отцу, не отрывая глаз от матери— лицо ее было спокойным, словно она сделала свое дело на земле и попросту решила отдохнуть.
Сергей присел на корточки возле отца и обнял его за плечи. Александр Степанович, которого Сергей никогда в жизни не видел плачущим, вдруг положил голову на плечо сыну и заплакал тяжелыми мужскими слезами. Тело его вздрагивало от рыданий, но плакал он молча, изредка тяжело вздыхая на плече Сергея.
— Как это случилось? — спросил Сергей.
— Я и сам не знаю, сынок. Помню, что только выскочила она за чем-то в коридор, а тут во дворе разорвалась мина. Я вначале не обратил внимания, что мама долго не возвращается, затем открыл дверь и увидел ее на полу. Помочь уже было невозможно...
Вера поправила платье на покойной, зачесала волосы своим гребешком и молча опустилась на краешек стула.
— Не могу простить себе, — тихим дрожащим голосом говорил Александр Степанович, — что не заставил ее укрыться в подвале...
— Не казни себя, — успокаивал его Сергей. — Если уж кто виноват, так это я. Из-за меня вы не поехали в эвакуацию, из-за меня каждый день подвергались опасности...
— Зачем вы всё это говорите, — как-то очень спокойно и твердо сказала Вера. — Маму надо хоронить, а не терзаться...
Александр Степанович молчал, тоскливо глядя в разбитое окно, на котором ветер колыхал занавеску. Сергей кивнул Вере, и они вышли во двор,
— Как будем хоронить?
— Как всех теперь хоронят...
Сергей вспомнил о повозке и вышел в палисадник. Лошадь по-прежнему стояла, понурив голову, безразличная и усталая. Возле повозки лежало несколько открытых ящиков с ватой, бинтами, какими-то мешочками и бутылочками, от которых исходил специфический больничный запах. Увидев Сергея возле повозки, лошадь покосилась на него большим влажным глазом и тихонько заржала.
Сергей вернулся к Вере, которая все еще стояла на крыльце. Они вдвоем перенесли уцелевшие ящики в погреб, стоящий в углу двора, и вошли в дом. Александр Степанович сидел на том же табурете, молчаливый и осунувшийся. Он ни о чем не спросил, когда Сергей и Вера взяли на руки и понесли мать из квартиры, не закрыл даже дверь за собой, когда мать положили на повозку. Только когда тронулись с места, глянул на сына.
— Поедем на Карабановку. Здесь ближе...
Они оставили подводу возле кладбища и пешком возвращались домой. Вера вытирала мокрые от слез глаза, а Сергей словно окаменел. Он видел в последнее время столько смертей, нелепых и страшных, что смерть матери ранила его меньше, чем он предполагал. В детстве ему казалось, что родители будут у него всегда. Он и мысли не допускал, что может со временем потерять кого-нибудь из них, и случись это в другое время, до войны, горе Сергея было бы безграничным. Сейчас он шел, еще не понимая всей горечи утраты. Ему казалось, что он хоронил не свою, а чью-то мать. При этом он вспомнил, что обещал Ивану встретиться с его матерью, и со страхом подумал, что, может быть, и другу придется сообщить страшную весть.
Они вернулись домой и увидели на ступеньках крыльца худенькую женщину в темном платье, с гладко зачесанными седыми волосами. Положив голову на колени, она, казалось, дремала.
Сергей узнал мать Ивана и легонько тронул ее за плечо.
Женщина испуганно вздрогнула, посмотрела на Сергея и расплакалась.
— Не надо, успокойтесь, — как можно мягче говорил Сергей и гладил женщину, как ребенка, по голове. — Живой Ваня, живой. Только ранен он. Лежит в Первой Советской. Там Эдик рядом с ним. Не беспокойтесь.
— Живой? — переспросила женщина. — Ты сам видел, Сережа?
— Сам. Я на носилках его нес. Я знаю, что ему хороший врач сделал операцию. Ваня просил, чтобы я забежал сразу к вам, но тут так получилось...
— Я знаю... — сочувственно сказала женщина, а глаза ее излучали радость оттого, что жив ее сын, жив, и она не могла сдержать этой радости. — Так я пойду... к нему...
— Да, да, он очень просил...
Мать Ивана торопливо зашагала со двора, от волнения даже не простившись.
Дня через три к Александру Степановичу пришел незнакомый человек в летнем легком плаще. Сергей проводил незнакомца в комнату отца. Александр Степанович встал, молча поздоровался и попросил Сергея оставить их.
Сергей был удивлен. Он ни разу не видел в доме этого человека, а отец встретил его, как старого знакомого...
Когда Вера накрывала на стол к обеду, вышел Александр Степанович и молча сел на свое привычное место возле буфета. Откусив кусочек черствого хлеба, Сергей спросил:
— Кто это приходил, отец?
Александр Степанович не ответил, сделав вид, что не расслышал вопроса. Вера с любопытством посмотрела на Сергея.
