начальниках ходил и у нас...
— Ефимов ли? Может, Кутузов, али еще как? — выкрикнул Виноградов.
— Заместителем командира боевой группы — лейтенант Морозин, он же Козлов.
— Еще один расконспирировался!
— Отставить разговоры! Этим же приказом, в целях конспирации отрядов, мною присвоены следующие наименования отрядам...
— А ну, послухаем!
— Основной отряд, или отряд «ноль-ноль», как он прежде назывался у нас,— «Сокол». Наш отряд в бригаде — первый среди равных. Отряд Курпоченко — «Ястреб», отряд Фролова — «Орел», отряд Дзюбы...
— Как не бодрись ворона, а до сокола ей далеко! — громко сострил Жариков и тут же заработал наряд вне очереди от командира «Сокола».
Сокол! Может быть, Самсонов думал о горьковском Соколе? Мечтает о соколином взлете? Да, высоко взлетел он, но тем ужаснее будет падение...
— Беспартийные, разойдитесь! Коммунистам и комсомольцам следовать за командиром отряда!
Ряды сломались. Бойцы окружили Самсонова и Перцова.
— А как тем быть, у кого билета комсомольского с собой нет?
— В партию можно подать?
— А кому наша организация подчиняется?
— Тише, тише, товарищи! Все узнаете на собрании.
Больше полусотни партизан расселись кружком на небольшой прогалине, в изменчивой, пятнистой тени осин и берез. Посреди круга — Самсонов и Гаврюхин.
— Товарищи! На повестке дня нашего первого партийного собрания,— гладко начал Гаврюхин по знаку Самсонова,— следующие вопросы на сегодняшний день. Утверждение состава двух бюро — партийного и комсомольского. Второй вопрос, доклад на тему: «Требовательность командира, бдительность и воспитание на положительном примере — залог крепкого воинского порядка и дисциплины». Докладчик — командир отряда капитан товарищ Георгий Иванович Самсонов. Третий вопрос — прием в партию.
Гаврюхин явно наслаждался. Темно-бурые щеки его чисто выбриты, тщательно причесаны редкие волосы, даже подворотничок подшит, даже полевую сумку где-то раздобыл... Он сидел по-турецки, поджав под себя ноги в разбитых, залубеневших сапогах, и это, видно, смущало его — такое торжественное событие, но нет стола с красной скатертью и графином, нет трибуны, нет, наконец, крыши над головой.
— Вопросы по повестке дня у кого имеются?
— Кто повестку предлагает? — поднял руку Самарин.
— Повестку составили мы с командиром отряда капитаном Георгием Ивановичем Самсоновым,— объяснил Гаврюхин и посмотрел на аккуратно разложенные на траве исписанные карандашом листки школьной тетрадки.
— Командир наметил вас в парторги? — спросил Самарин 1иким тоном, словно он сочувствовал Гаврюхину.
Гаврюхин промолчал, мигая честными глазами, глянул в сторону Самсонова. Тог встал руки в боки, подбородок выдвинут вперед, слова цедит сквозь зубы:
— Что вам, товарищ Самарин, в повестке не нравится?
— Вот именно! громко и значительно сказал Борька-комиссар.
Самарин поднялся, прочистил горло.
Отряду как воздух нужна настоящая партийная закалка,— упрямо, но сдержанно начал он. Ее нет, отсюда — все наши беды и неполадки. Наши коммунисты почти все показывают пример в бою, но этого мало. За крепкую парторганизацию в бригаде боролся еще Богомаз. Перцов, как известно, комиссар у нас липовый. Как член партии...
— Мы дадим вам возможность высказаться, товарищ Самарин,— жестко сказал Самсонов. — Однако не забывайте, сейчас не мирное время, на войне мы не можем и не будем тратить попусту время на митинговщину. Зарубите у себя на носу, партийный устав у нас должен быть подчинен воинскому уставу. Внутрипартийная демократия в наших условиях — та же партизанщина. Вы — мое ядро. Первая задача коллектива — укрепление авторитета командира. Конечно, вы можете заниматься самокритикой, разбором операций, хвалить или ругать отдельных бойцов, вскрывайте недостатки. Но главная ваша задача, как членов партии и комсомольцев,— укрепление дисциплины, укрепление авторитета командира отряда, борьба за принцип единоначалия. Ясно, что борьба против дисциплины и единоначалия в наших условиях — измена родине. Вот Гаврюхин — настоящий солдат партии, он это понимает... Кстати, только Гаврюхин из всех присутствующих сохранил партбилет. Некоторые сдали его в Москве, вылетая в тыл врага, другие потеряли в окружении и плену!..
Тягостное молчание. Самарин сел, вобрал голову в грузные плечи, побагровел, задышал часто. Широкая, жилистая рука его сильно сжала шейку приклада автомата. Так сильно, что побелели костяшки пальцев. Словно сжимал он не шейку приклада, а шею Самсонова.
Снова заговорил Гаврюхин, с укоризной косясь на Самарина. Гаврюхин, видимо, убежден, что стрелка барометра страстей на партийном собрании всегда должна показывать «великую сушь».
— Итак, голосуем. Кто за повестку дня?
Вот что! -закричал Щелкунов, вскакивая на ноги. Мне тоже повестка не нравится. Знаем мы эти разговоры о дисциплине и укреплении авторитета. Как начнут зудить и нудить!.. И самокритику вашу знаем. О мелочах, об ерунде всякой — критикуй на всю катушку, а о главных недостатках — ни гугу! К черту формальности! Раз уж собрание вместо задания, то надо дело говорить, а не болтологией заниматься, не языком трепать, ко! ха руки чешутся...
— Щелкунов! — оборвал его командир. — Вам никто слова не давал.
— Собрание! А на кой хрен нам сдалось такое собрание? — закусил удила Щелкунов. — Хотите, чтобы мы руки, как на физзарядке, поднимали, все утверждали да принимали? Если для того только, чтобы в Москву радиограмму послать, похвалиться...
— Щелкунов! — с угрозой крикнул Самсонов.
— Щелкунов! — слабо, как эхо, тявкнул Перцов.
— Дай сказать! И руку убери — на собраниях не парабеллумом разговаривают!.. — Щелкунова нельзя было остановить. Глаза его горели, худое лицо потемнело, на тонкой, длинной шее вздулись жилы. — Мы тоже за этот... как его... принцип единоначалия, да надо честь знать. Чем крепче оно, это единоначалие, тем и глаз за ним острей должен быть. А говорить есть о чем! — Он содрал с головы кубанку, бросил ее с размаху под ноги. — Про командирские шахер-махеры говорить нужно. Разве это — дисциплина? На душе накипело... Почему командиры у нас переженились? Почему штабные кухни устроили? На операцию когда вздумается едут... Почему всякая дрянь девчонка партизанами командует? Я ее в отряд брал, чтобы она воевала, а не воюет, так пусть белье хоть стирает! Вон у Полевого небось девчата в бой ходят. Почему на машине нашей Ольга в баню ездит, а мы пешком на задание топаем?
— Жарь, Длинный! Поддай пару!
— Товарищ Щелкунов! — слышался в общем шуме голос Гаврюхина. — Лишаю вас слова! Да ты что — белены объелся? К порядку! Шумишь что веник сухой!..
— Дай я скажу! Я им всыплю!.. — гаркнул пулеметчик Евсеенко.
— Партизанщина?! — выговорил зловеще Самсонов. — Анархия?!
Над лесом низко пророкотал «юнкере». На него не обратили внимания. Не в меру горячие головы уже махали руками, петухами наскакивали друг на друга, грозя сорвать собрание.
— Почему начальство подстилок своих орденами награждает? — не унимался Щелкунов. — Колька Сазонов пять эшелонов спустил — ему хрен, а Ольгу за что представили?
— Крой, Володька! Сыпь!.. Драть их!.. — еще пуще заволновались кругом. Еще круче вскипала брань...
— А ты, Гаврюхин... смотреть на тебя стыдно! Старый член партии, хороший минер. Ты ж нас учил жить по правде, по справедливости. Где она, твоя правда? Во что тебя здесь превратить хотят? В пешку, как Перцова. Ослеп ты, отец. А еще старый партизан! Где'твоя коммунистическая совесть?..
