третьим к левому люку — чтобы приземлиться в центре десанта. Инструктор зацепил карабины вытяжных веревок за стальной трос над нашими головами. Я стою самым последним — шестым.
Инструктор распахнул дверцы бортовых люков, и вместе с ураганным шумом ветра в кабину ворвался оглушительный рев моторов.
— Куда прыгаем,— не слышал? — закричал я в ухо стоявшему впереди Барашкову.
— В Белоруссию вроде, около Днепра. А ты что в пилотке стоишь, дурень? Слетит.
Надень подшлемник!
Напрасно старался я заглянуть в открытый люк через плечи и головы друзей. Я ничего не увидел, кроме зловещей черной щели, пересекаемой огненно-голубой струей раскаленного газа из выхлопного патрубка.
Первый боевой прыжок! Внизу — немецкий тыл... Несколько сот километров от линии фронта.
Кухарченко согнул колени, подался вперед правым плечом. Инструктор облапил сзади его распустившийся парашют. Нас потряхивает на воздушных ухабах. У люка замерцал зеленый огонек: сигнал «приготовиться»... Вдруг вспомнились слова инструктора-парашютиста: «При свободном падении парашютист падает со скоростью двести километров в час...» Погас зеленый огонек. Вспыхнула красная лампочка.
Жутко-радостный подъем в душе достиг высшего накала.
— Пошел! — крикнул во весь голос «вышибала».
Во рту пересохло, ноги налились свинцом, приросли к полу. Но вперед толкает неизбежность прыжка, немыслимость отказа от него. Все остальное произошло с невероятной быстротой. Мелькнула и исчезла в черной бездне спина Барашкова. Сильным прыжком оттолкнулся я от борта самолета, судорожно вцепившись правой рукой в вытяжное кольцо...
Встречный поток ветра завертел, закрутил меня. Тугой воздушный вихрь резанул по глазам, ворвался в рот. Кажется, я падал, крутясь волчком, штопором, вниз головой. Зашлось сердце. Я не смог сдержать сдавленного крика, ничего не видел, ничего не слышал, кроме грохота, воя, свиста в ушах. «Раз... два... три...» Несколько секунд, несколько невероятно долгих секунд... Но вот меня крепко встряхнул, раскрывшись, парашют. Давящее безмолвие заполнило все вокруг.
Внизу темнеет крест-накрест рассеченный просеками лес. Тут и гам над лесом парят жидкие пряди тумана. Равнина подо мной смахивает на черно-белую карту. Блестит какой-то пруд или озерцо с пятак величиной. Высоко над головой — освещенный луной серебристый купол. Совсем не чувствуя падения, словно зацепившись парашютом за рог луны, висел я на звонко-тугих стропах. Секунд пять-шесть висел между небом и землей. Невообразимо прекрасно было это остановившееся мгновение. Все в порядке, я жив! Я ощутил вдруг прилив такой безмятежной радости, что мне захотелось запеть. Затем нахлынуло чувство какой-то полной отрешенности. Один. Один в небе. Где парашюты товарищей? Я разглядел на темном фоне леса два смутных пятна. Меня как будто сносит к полю, изрезанному чересполосицей; Но тут на луну наплыло облако. Ни зги не видно. Ноги полусогнуты, ступни сведены вместе... В следующее мгновение подо мной раздался треск, что-то охватило меня острыми когтями, разрывая одежду и царапая лицо. Новый толчок, сильнее первого, заставил подумать, что меня подбросило вверх. В лицо лезли колючие ветки. Шумела кровь в ушах, шумела листва на ветру. Потом меня качнуло в сторону. Сверху послышался какой-то скрежет, треск. Я камнем полетел вниз, закрывая лицо руками, и, не успев почувствовать боли, потерял сознание.
Очнувшись, я выкарабкался из-под полотнища и огляделся. Надо мной высились три больших клена. Их сплетенные кроны образовали крышу, в ней-то я и пробил брешь. Крепкий пенек, на который я грохнулся, чуть было не сломал мне правую ногу. Впереди за подлеском сквозило поле, позади вставал сплошной стеной рослый лес. Ветер нес оттуда болотные запахи и кваканье лягушек.
Тут только заметил я, что все еще сжимаю в руке вытяжное кольцо. Я привстал на колени и стал отстегивать парашют, путаясь в карабинах и пряжках. Попробовал встать на ноги заискрило в глазах. Не успел я снять с груди вещевой мешок, как услышал вдруг чей-то далекий протяжный крик: «Самсонов! Самсонов!..» Я не поверил своим ушам, снял подшлемник. «Кто это вопит?! — думал я, хромая, прыгая на одной ноге вокруг полотнища, собирая его в кучку, наспех обматывая стропами. — Вопит «Самсонов!» — в немецком тылу!» Неужели кто-то из наших попался в лапы немцам?!
Я бросился к лесу, морщась от острой, боли и путаясь в стропах. На опушке провалился по грудь в какую-то яму. Кое-как выбрался. Парашют торопясь спрятал в яму. И снова побежал хромая в глубь леса.
— Сам-со-нов! — услышал я опять и повернул в ту сторону, откуда доносился этот отчаянный крик. Совсем близко зловеще заухала сова. Не успел я продраться сквозь частый сосняк, как на пути выросли лиственные заросли, целиком закрывшие небо. Полуавтомат цеплялся за каждый сучок, слипшиеся волосы лезли в глаза, пот струйками стекал по лицу.
Наконец я присел, чтобы отдышаться. Потрогал лицо царапины сочились кровью. Скрипя зубами, я стащил кирзовый сапог и ощупал ногу: она сильно распухла у щиколотки. Попробовал натянуть сапог. Больно, не лезет. Пришлось заткнуть сапог за пояс. Потирая ногу, я взглянул на выплывшую из-за облаков луну. Подумалось: эта же самая луна — невероятно, но факт! — светит сейчас и над Москвой, над домом на Красноказарменной, где остались наши десантники, друзья и где всего каких-нибудь три-четыре часа назад мы сами готовились к вылету, светит она и над немцами, спящими сейчас в подлесных деревнях. А может, они вовсе и не спят, а уже ищут нас?
— Самсонов! — прокричал все тот же голос совсем недалеко. Боязнь отстать от группы, потеряться, пришпорила меня, придала силы.
— Ква-ква-ква! — услышал я вдруг, и от кустов отделилась темная фигура.
— Ква! — обрадованно повторил я наш условный сигнал и разглядел бледное лицо и лохматую шапку курчавых черных волос Кольки Шорина. У меня было такое чувство, словно я не видел Шорина давным- давно... «Ква!» А ведь совсем не похоже у нас выходит, придумали тоже сигнал!.. К горлу подкатил смешок — ну и фантастика: свалился с неба, прячусь, охромев, от невидимого врага, квакаю, как лягушка!..
— Это ты, Витя? Тише! — прошептал Шорин. — Наконец-то нашел хоть одного. Где ребята? — Он вытер тылом ладони блестящий лоб. — Слыхал крик? Хороши мы с тобой, Витя!
С самого начала на Красноказарменной называли меня Витей.
При свете луны он окинул взглядом мою разорванную одежду, босую ногу, перекошенное от боли лицо. Сам он по грудь был облеплен черной болотной грязью.
— Пошли! — сказал Шорин и, повернувшись, скрылся в кустах. Я захромал за ним.
Крик больше не повторялся, но впереди, в сотне метров, послышался приглушенный говор. Под высокой сосной тускло блеснул летный шлем командира. Вон и Володька Щелкунов. Детина саженного роста. Обменявшись условным сигналом, мы подошли к товарищам. Кухарченко опустил дуло автомата и весело и громко сказал:
— Пламенный привет мастерам парашютного спорта! Вот и все в сборе!
— Нет, не все еще в сборе,— негромко сказал Самсонов.
— Кого еще не хватает? — забеспокоился Шорин.
— Бурковой. Она еще не приземлилась. — И кивком командир указал вверх.
Там, на, высоте трехэтажного дома, на стропах запутавшегося в шапке сосны парашюта, висела Алла Буркова.
— Застряла между небом и землей,— проговорил, давясь от смеха, Кухарченко.
— Надо бы ее там и оставить,— усмехнулся Самсонов,— чтобы не орала, как оглашенная, на весь лес. Не хотел я девок брать — горя с ними не оберешься... Ну да ладно! Приветствую вас, друзья, в Могилевской области БССР, а вернее в Минско-Барановичском округе германского протектората «Остланд»!
— Ну давайте скорее, мальчики! — заторопилась Надя. — А что кричала Алка...
Подумаешь! Если бы не кричала, мы бы так быстро не собрались.
— Прыгнули хорошо, кучно,— сказал, жуя сухарь, Василий Боков. — Собрались быстро. Молодцы!
Кто глаз чуть не выколол, кто в болоте чуть не утонул, кто на дереве застрял, а вообще все хорошо,
