трели.
— Соловьи, — отвечает с бледной улыбкой Ваня Мельников. — Прусские соловьи!
По лесу идут густые цепи, офицеры и унтера сверляще и заливчато свистят в командирские свистки. Идет не одна цепь, как в прошлый раз. Идут три разноцветные цепи — впереди черномундирные эсэсовцы и местная жандармерия в рыже-зеленых мундирах, за ней — солдаты-гренадеры в сизо-зеленой форме, третья цепь — снова эсэсовцы в черном. Собачьего лая не слышно. Только свистки да команды, передаваемые по уставу слева направо.
В лесу под Инстербургом снова идет охота на людей. Самая азартная и опасная охота. Азарт — для эсэсовцев. Солдаты и жандармы больше думают об опасности. Охота на человека намного опасней охоты на медведя или даже тигра. Ведь ни у медведя, ни у тигра нет ни автомата, ни гранат, ни мин. И потому гренадеры, узнавшие на русском фронте, почем фунт лиха, и пожилые жандармы жмутся друг к другу, обтекая густые ельники и сосняки, разрывая цепь.
Шесть утра.
— Сколько часов до захода солнца? — тихо спрашивает Зина.
— Четырнадцать с половиной, — отвечает Шпаков. — Не робей! — подбадривает ребят Шпаков. — Эсэсовец — молодец против овец…
Над лесом низко парит небольшой вертолет.
Судя по свисткам и результатам визуального наблюдения, лес прочесывают до полутора тысяч солдат и жандармов. Их ведут местные эсэсовцы — члены охотничьего союза СС. Эти идут молча. Ни криков, ни свистков. Они готовы к рукопашной — чуть выдвинуты из ножен кинжалы с костяными ручками, расстегнуты кобуры «вальтеров» и парабеллумов. На боевом взводе автоматы «Шмайссер-18» и новенькие автоматические карабины образца 1944 года. Этот карабин весит немногим больше четырех килограммов, а стреляет одиночными выстрелами, как самозарядная винтовка, и автоматически, как пистолет-пулемет, со скоростью восемь выстрелов в секунду.
И все же огневая мощь у «Джека» в месте прорыва выше. На этом и строит Шпаков свой расчет, применяя испытанную тактику белорусских партизан. Первым делом он подбирает наиболее выгодное место для прорыва — неглубокий овраг, почти перпендикулярный наступающим цепям, засаженный частыми рядами молодых елок и высокими соснами. Затем ждет, пока парный разведывательный дозор — Мельников и Овчаров — приползает, высмотрев самое слабое звено в растянутой поперек оврага цепи, и сообщает:
— Лучше всего прорываться левым краем! Разрыв в десять метров!
— Приготовиться! — шепчет Шпаков бескровными от волнения губами.
Все ближе и ближе немцы. Вот уже мелькнула за елками черная фигура с черным, как кочерга, автоматом в оголенных до бицепсов руках… Разведчики лежат клином: впереди Шпаков, за ним Зина, Аня. Слева и справа, прикрывая радисток, по трое разведчиков. Группа похожа сейчас на предельно сжатую стальную пружину.
«Ти-ти-ти-та-та!» — тихо выстукивает Шпаков ногтем по диску автомата.
Все ближе и ближе… Все тоньше и ненадежнее стена хвойного лапника, отделяющая разведчиков от эсэсовцев. Аня обменивается с друзьями последним перед прорывом, прощальным взглядом. Ведь шансов на удачу не так уж много. И потому в этом быстром взгляде и дружеское подбадривание, и неизъяснимая тоска. Может, убьют, а может, ранят. Только бы не плен… Аню бросает то в жар, то в холод, ее всю трясет от нервного возбуждения.
— Вперед! — негромко командует Шпаков.
Нет, на этот раз им не удастся незаметно проскользнуть сквозь поредевшие зубья стального гребня. Вон дернулся автомат в руках у эсэсовца, блеснули белки округлившихся под кромкой каски злых глаз… Он валится, срезанный очередью Шпакова…
В неистовую минуту прорыва все решает быстрота и натиск, верный глазомер, стрельба навскидку, без промаха, по мгновенно появляющейся и исчезающей цепи и, конечно, удача. Девятка клином таранит цепь, ведя огонь на бегу сразу из семи автоматов и двух пистолетов. Растянутая цепь эсэсовцев не успевает сомкнуться. Смолкает враз стрельба, исчезают «лесные призраки», корчатся под елками трое-четверо почти в упор расстрелянных охотников с черепами на касках.
Еще не смолкло гулкое эхо в лесу, как потревоженную тишину вновь раскалывает взрыв стрельбы. Это эсэсовцы, замыкая цепь, открыли огонь друг по другу…
Всего несколько минут уходит у немцев на то, чтобы навески порядок в своих цепях, а девятка уже скрытно проскользнула в две большие бреши в залегших цепях жандармов и гренадеров. В лесу раздаются крики, свистки, парит над кронами сосен вертолет, а Шпаков, перемахнув с группой в другой квадрат леса, петляя, заметая следы, подбирает для «Джека» новое «лежбище». Аня падает боком на землю, глотая ртом воздух, прижимая руку с пистолетом к груди, в которой бешено колотится сердце.
Мельников лежа меняет диск в автомате. По распаленному лицу струится пот. В глазах гаснет огонь боевой горячки.
— А против молодца эсэсовец и сам овца! — шепчет он, и на мокрых от пота губах неожиданно вспыхивает улыбка, ликующая улыбка воина, только что обманувшего смерть.
Разъяренные эсэсовцы поворачиваются кругом и снова прут цепью. Час уходит у них на то, чтобы прочесать два соседних квадрата. Затем черная цепь снова слепо надвигается на «Джека». Эсэсовцы прижимают разведчиков к шоссе. К счастью, это не то шоссе, вдоль которого занял оборону главный заслон. План «охоты на куропаток» уже сорван, но и эта дорога оцеплена и простреливается пулеметным огнем. Разведчики, однако, и не думают о прорыве через шоссе. Когда начинают щелкать разрывные в хвое над головой, «Джек» вторично и вновь без потерь таранит наступающую черномундирную цепь и снова исчезает в лесу.
К восьми вечера, перед самым заходом солнца, эсэсовцы тесным кольцом окружают измотанных разведчиков. За ними — гренадеры и жандармы. Но сжать кольцо им не удается. Теперь все решают минуты. «Джек», заняв круговую оборону в яме, на месте вывороченной бурей сосны, с мужеством отчаяния дотемна отбивается гранатами, отстреливается, экономя каждый патрон, а затем, собрав последние силы, в третий раз, ведя разящий огонь, с разбегу прорывает оцепление и бесследно пропадает в ночи.
На первом привале Ваня Мельников, вслепую перезаряжая в темноте автоматный рожок, объявляет, тяжело дыша:
— Жаркий выдался денек! Здорово поиграли с фрицами в кошки-мышки. Зато уж отоспимся всласть…
— Пойдешь на «железку»! — жестко говорит Шпаков, ощупывая разодранную острым суком руку.
— Что?! — удивляется Мельников, — Да убей — не пойду! Нема дурных!…
Если бы Шпаков пригрозил Мельникову, стал хвататься за оружие, Мельников уперся бы, стал на своем. Но Шпаков только сказал тихо:
— Спи. Тогда пойду я!
— Возьмите меня с собой! — подает голос Аня.
Но ей никто не отвечает.
Мельников молчит, сердито посапывая, остывая под холодным дождичком.
Из-за туч ненадолго выглядывает полная луна.
— Ладно, Коля! Извини!… Нервы… Когда идти?…
— Пойдешь после радиосеанса, когда подберем место для лагеря.
Аня отстукивает радиограмму. Передав разведсводку, Шпаков вновь просит подготовить для группы груз, но теперь он в первую очередь требует боеприпасы, хотя все в группе голодны, полураздеты и полуразуты. За день «Джека» расстрелял почти треть патронов.
Во время радиосеанса Шпаков выставляет дозорных — не исключено, что у карателей имеются радиопеленгаторы.
Ответную радиограмму «Центра» обрабатывает Зина: их благодарят за ценную информацию. Рекомендуют продолжать разведку на железной дороге. Сообщили, что в ближайшие дни ожидается нелетная погода.
Аня слушает Москву: восставший Париж выкинул нацистов, наши освободили Кишинев, Румыния
