авиация, борясь за превосходство в небе над Москвой, разбомбила сорок самолетов «Люфтваффе» на аэродроме близ деревни Ватулино. Совсем рядом с Головковом и Петрищево смело действовала истребительно-диверсионная группа Филоненкова, уничтожившая более шестидесяти гитлеровцев, сорок подвод с боеприпасами и продовольствием и несколько машин на дороге Верея — Боровск. Под Малоярославцем четверка подрывников Гаврильчикова пустила под откос два вражеских эшелона.
Офицеры, допрашивавшие Веру, конечно, уже знали о том, что произошло несколькими днями раньше не так уж далеко от Вереи, совсем рядом с Малоярославцем, где стоял штаб группы армий «Центр». Несколько партизанских отрядов, объединившись для совместных действий против оккупантов, 24 ноября блестяще провели операцию, разгромив в ходе дерзкого ночного налета штаб армейского корпуса из 2-й танковой группы Гудериана в подмосковном поселке. Партизаны уничтожили около шестисот гитлеровцев. Были взяты важные документы. Говорили, что командир корпуса генерал Шрот едва унес ноги. Об этой партизанской победе Совинформбюро сообщило в сводке от 29 ноября 1941 года, в день казни Зои. Помню, мой друг Виктор Карасев, ставший впоследствии командиром прославленного партизанского соединения имени Александра Невского, рассказывал после войны, что партизаны обнаружили в офицерских чемоданах парадные мундиры — офицеры штаба корпуса серьезно готовились к параду победы в Москве. Говорил об этом и Владимир Жабо, командовавший потом отважным партизанским полком «Северный медведь». Жабо пал смертью храбрых на фронте. Но блестящая страница, вписанная им и его боевыми товарищами в историю партизанского движения, никогда не забудется.
Напуганное фашистское офицерье стремилось скорее искоренить партизан. В Угодском Заводе они публично повесили после долгих пыток партизана Михаила Алексеевича Гурьянова, председателя Угодско- Заводского райисполкома, который был схвачен гитлеровцами тяжело раненным после разгрома штаба корпуса. Коммунист Гурьянов умер как герой.
Он не знал, умирая, то, что мы знаем сегодня: гитлеровцы, убитые партизанами Подмосковья и разведчиками Западного фронта, были гитлеровцами особыми. Одна из дивизий корпуса Шрота, как помнил весь вермахт, первой ворвалась в Варшаву, а затем промаршировала гусиным шагом под Триумфальной аркой Наполеона в Париже. Эта была 45-я пехотная дивизия, неоднократно отмеченная самим фюрером. Но главным было другое: 130-й и 135-й полки этой дивизии, а также ее 133-й полк, из резерва корпуса Шрота, штурмовали на рассвете 22 июня 1941 года Брестскую крепость. Это они, взбешенные стойкой обороной и не виданными дотоле нигде потерями, добивали раненых героев, расстреливали комиссаров и политруков, защитников крепости, о которых даже начальник Шрота генерал-полковник Гудериан, командующий 2-й танковой группой, сказал: «Эти люди достойны высочайшего восхищения!»
Палачи Бреста получили по заслугам через неполных пять месяцев в Угодском Заводе. Но это были лишь цветочки. Возмездие не заставило себя долго ждать: полки и дивизии 12-го армейского корпуса едва уцелели во время разгрома немецко-фашистских захватчиков под Москвой, а в июле — августе их изрядно потрепали партизаны Брянских лесов. Уже через год после брестской эпопеи в 45-й дивизии едва ли можно было отыскать ветерана боев за Брестскую крепость. Шрота на посту командующего корпусом сменил известный генерал Типпельскирх, будущий военный историк, а когда он был назначен на пост командующего 4-й армии вместо генерал-фельдмаршала Клюге, корпус возглавил генерал-лейтенант Винценц Мюллер. 45 -ю дивизию принял тогда генерал-майор Энгель. И Мюллер, и Энгель, и штабные офицеры корпуса и дивизии, штурмовавшей крепость Брест, были взяты в плен в районе между Оршей и Слуцком в июле 1944 года, во время разгрома группы армий «Центр». Им была предоставлена возможность пройти с трехлетним опозданием по улицам Москвы — в качестве военнопленных.
Точно так же как во время казни Зои в Петрищеве, немцы попытались согнать в Головкове народ на казнь Веры. Но в совхозе почти никого не оставалось — большинство жителей Головкова и рабочих совхоза успели эвакуироваться или попрятаться в лесу. Неблагонадежных из числа оставшихся гитлеровцы угнали в Рославльский концлагерь. Там, где сейчас высится здание правления совхоза, стояла высокая арка над совхозными воротами. До войны эта арка была веселой, нарядной — ее красили свежей краской, украшали цветами и еловыми лапами, вешали на нее кумачовые плакаты. Теперь она стояла голая, облезлая, с облупившейся краской.
Теперь эта арка должна была служить виселицей. И символом, с точки зрения фашистских палачей: вот вам вход в ваш большевистский рай! Гитлеровцы обожали такие символы. Торопливо щелкали они затворами «леек» и «кодаков», не жалея пленок, оставленных до взятия Москвы.
О чем думала Вера, когда ее вели к месту казни? Быть может, вспоминала она слова любимой песни ребят ее части:
Характерно, что гитлеровцы казнили Веру, как и Зою, не по уставу. По уставу вермахта положено было соблюдать кучу формальностей. Если человека расстреливали, то выделялось отделение солдат во главе с фельдфебелем, всем выдавали по одному патрону и один из этих патронов еще с кайзеровских времен обязательно был холостым. Так что, при желании, каждый из солдат отделения мог надеяться, что не его пуля убила осужденного. Если жертве, по германским законам, отрубали голову или казнь совершалась через повешение, то солдаты и офицеры, участники и свидетели казни, надевали парадную форму, выстраивались с оружием и в касках у казенной гильотины или по уставу построенной виселицы. Если требовалось отрубить голову, то даже в военное время из Берлина вызывали рейхс-палача с набором топоров, составлялись акты. На этих подмосковных казнях ничего подобного не было. Из теплых изб, гогоча, вываливалась толпа солдат в пилотках, опущенных на уши, в подшлемниках, неподпоясанных шинелях. Все это видно по фотографиям Зоиной казни. Для немцев в этих казнях не было ничего официального, торжественного. Ведь казнили «нелюдей».
С какими чувствами, какими глазами смотрели враги на казнь партизанки? Теперь, когда прочитаны десятки мемуаров бывших гитлеровских вояк, не приходится гадать об этом. Законченные нацисты, расисты, палачи, удивляясь мужеству советских людей, бесстрашно шедших на смерть, на виселицу и расстрел, на пулеметы и танки, бездумно списывали подвиг самопожертвования за счет варварского азиатского презрения к смерти, большевистского фанатизма. Немцам поумнее и дальновиднее из числа свидетелей этих казней мерещились грозные письмена на стене, предвещавшие гибель великогерманскому вермахту. Один из гитлеровских мемуаристов писал с непреходящим трепетом: «Что заставляло русских умирать героями? Советский патриотизм? Этот патриотизм был унаследован ими лишь во втором поколении, русский национальный патриотизм они унаследовали от сотен поколений, а животный страх и инстинкт самосохранения — от миллионов поколений! И все же они умирали героями…»
Да, патриоты Родины умирали героями, потому что советское, русское, человеческое в них было сильнее всего.
Казнь разведчицы видели жители Головкова.
Вера истекала кровью. Она едва стояла на ногах после пыток. Мучила рана в плече. Кажется, была раздроблена ключица. Ее поставили в кузов немецкого грузовика, откинув задний борт. Палач привязал к верхней перекладине арки крепкую веревку с петлей, набросил петлю на девичью шею, затянул покрепче.
Собрав последние силы, дочь воина-сибиряка швырнула гордые и дерзкие слова в лицо немцам, запела «Интернационал».
Подполковник Бремер приказал водителю грузовика выехать из-под арки.
И тут случилось непредвиденное: солдат доблестного великогерманского вермахта дрогнул, отказался выполнить приказ. Но это был бунт на коленях. Командир полка в гневе выхватил парабеллум, рыкнул по- тевтонски, и водитель, включил зажигание, нажал на стартер.
Грузовик выехал из-под арки и остановился. Все было кончено. «Ведь смерть бывает один только раз», — писала Вера матери…
Юрий, храбрый воин, фронтовой офицер, так и не узнал этого. Перед гибелью он знал одно: Вера
