посторонние мысли: мама, демонстрируя мне свой гнев, демонстративно разорвала только что установившуюся с ним связь!
Впрочем, барон так и не понял причины своей секундной растерянности — мать мгновенно вернула свое дыхание в прежний ритм, отзеркалила положение тела своего собеседника и так же, как и он, потянулась рукой к лицу. Правда, ее жест оказался чуть короче и мягче — в отличие от посла, она не стала дергать себя за усы, которых у нее не было, а просто прикоснулась кончиком пальца к подбородку.
'Поплыл… снова…' — подумала я и тоже подстроила свое дыхание под его ритм…
…Следующие пару минут, слушая беседу, я завидовала той легкости, с которой мама поворачивала ее в нужное ей русло. Отвечая на задаваемые ею вопросы, барон Логвурд, наверное, мысленно радовался ее недалекости. Не понимая, что ее интерес к тому, как выглядело лицо 'той самой баронессы, которая умудрилась упасть с лестницы постоялого двора' или насколько хорошо сбалансирован тот меч, который он чуть не купил перед отъездом, преследуют совершенно определенную цель. Нарисовать передо мной его тип мировосприятия. И радостно летел прямо в расставленные перед ним ловушки.
Нет, особой необходимости выворачивать его передо мной наизнанку не было. То, что он ощущает мир посредством визуальных образов, я поняла практически сразу — речь барона изобиловала теми самыми 'сигнальными' словами, на которые меня научили реагировать еще в глубоком детстве. И картину движения зрачков при том или ином вопросе я смогла бы нарисовать чуть ли не раньше, чем барон закончил приветственную речь. Тем более то, что посол его величества Урбана Красивого правша, было прекрасно видно по расположению его меча.
Увы, сравниться с мамой в скорости подстройки к типу речи только что увиденного собеседника я, конечно же, не смогла бы — мне просто не хватало опыта. И не только опыта — многие слова, употребляемые бароном Логвурдом, в речи пятнадцатилетней девочки показались бы как минимум неуместными…
Пока я невесть в который раз пыталась анализировать мамину манеру установления связи, она полностью подчинила себе внимание своего собеседника и даже слегка поиграла его чувствами. Заставив барона посмотреть на себя, как на женщину — скорость ее дыхания постепенно замедлялась, громкость речи падала, а грудь при каждом вдохе словно распирала платье…
Десятка полтора мелких крючков, и опытный политик, съевший стаю собак в дворцовых интригах, не смог устоять перед ее чарами — у него тоже участилось дыхание, покраснело лицо, а на носу и лбу выступили капельки пота.
'Это тебе за твои пустые комплименты…' — мстительно подумала я. — 'Прежде, чем что-то говорить, думай, как это будет смотреться со стороны…'
…Естественно, сводить посла с ума мама не собиралась. Удостоверившись, что он спекся, она вернула ритм дыхания в норму, и, восхищенно улыбнувшись, принялась закреплять связь. Легко и непринужденно вворачивая в свою речь 'сигнальные' слова:
— Барон! Знаете, в нашем медвежьем углу редко появляются такие яркие личности, как вы! Вы — блестящий кавалер, великолепный рассказчик и очень приятный собеседник! Я только что поймала себя на мысли, что, беседуя с вами, начинаю смотреть на самые очевидные истины под другими углами! И вижу в них новые грани…
Ни одного отрицания. Ни одного слова, способного хоть чем-то поколебать укрепляющуюся связь. Ни одного образа, который потребовал бы от барона перестройки на другой тип мировосприятия!
Поэтому, когда мама предложила ему продолжить общение в узком кругу лиц, которые 'посвящены в тайны Большой Политики', посол уже чувствовал себя предельно комфортно:
— Сочту за честь, Ваше величество… — покраснев(!), пробормотал барон. И невесть в который раз изобразил то чудо куртуазного искусства, в который при дворе Урбана Красивого превратили обычный поклон.
Вдоволь налюбовавшись на его вытянутую вперед ногу, затянутую в слегка заляпанную дорожной грязью черную бархатную брючину и оценив замысловатые траектории движения шляпы и серию приседаний на опорной ноге, мама еле слышно вздохнула:
— Ах, какие потрясающие манеры! Не верю своим глазам…
А потом еле заметно пошевелила пальцами правой руки…
…Следующие четыре часа испортили мне настроение окончательно и бесповоротно: вместо того, чтобы воспользоваться той самой схемой разговора, которую я по ее распоряжению готовила целое утро, мама просто ввела барона в состояние небытия и выжала, как лимон! И я, вместо того, чтобы гордиться результатом проделанной работы, была вынуждена механически запоминать ту информацию, которую выбалтывал ничего не соображающий посол! А ее было предостаточно даже для моей, развитой постоянными тренировками, памяти: маму интересовало все, что мог вспомнить барон — от состава семьи начальника личной гвардии Урбана Красивого, и до количества солдат в приграничной крепости Церст, в которой он из-за ненастья сидел почти трое суток.
В общем, к концу аудиенции я была зла, как собака. И, добравшись до своих покоев, прямиком отправилась в спальню. Спать. Прекрасно понимая, чем это для меня закончится.
Увы, не успела Адиль расшнуровать ненавистный корсет, как дверь в мою спальню чуть не сорвало ураганом: королева Галиэнна, моя обожаемая мать, явилась проведать свою непутевую дочурку.
— Во-о-он!!! — не успев зайти в комнату, прошипела она. И тут же сдвинулась в сторону, пропуская мимо себя мою вусмерть перепуганную наперсницу. А потом, грозно сведя брови у переносицы, уставилась на меня: — Ну, и как это называется?
— Вечерний туалет, Ваше величество… — нагло ответила я. — Или, если быть еще более точной — процесс переодевания в ночную рубашку…
— А я разрешала тебе ложиться спать?
— Прямого запрета вы не озвучили, значит…
— …значит, ты сразу же после окончания аудиенции должна была отправиться к писцам и продиктовать им то, что выболтала эта рыжая обезьяна!!!
— Зачем? — уронив корсет на пол и 'случайно' на него наступив, усмехнулась я. — В его словах не было ничего нового! Его предшественник, граф де Сольверси, в прошлом году выболтал значительно больше…
— Ты обязана заниматься совершенствованием своего дара! Кому нужна Видящая, не умеющая…
— …надиктовывать писцам большие объемы текста? — натягивая на себя ночную рубашку, фыркнула я. — Так это я умею… И писать самостоятельно — тоже… А, как у Видящей, перспектив у меня все равно нет…
— Что значит, 'нет'? — еще больше разозлившись, мама, не задумываясь, начала подстройку под мое дыхание и пластику движений. И, нарвавшись на мою защитную 'зеркалку', на мгновение побелела от гнева: — Прекрати сейчас же!!!
— Прекратить что? — захлопав ресницами, поинтересовалась я. — Загонять себя в состояние небытия я не дам. Не маленькая. А злиться на то, что я говорю, нет никакого смысла — ты и сама знаешь, что я говорю правду…
— Будущее есть всегда… — вильнув взглядом, вздохнула мать. И, увидев мою грустную улыбку, вдруг тяжело вздохнула.
— Разве это будущее? — взглядом показав ей на свое кресло, стоящее перед большим зеркалом, я по-хамски уселась на кровать. И, не обращая внимания на искры возмущения, промелькнувшие в ее глазах, затараторила:
— Видящая в нашей семье одна. Ты. Аудиенции с послами, королевские обеды, ужины и балы, проверка придворных и дворян высшего света на благонадежность — со всем тем, ради чего нас терзают с самого детства, ты справляешься легко и непринужденно. Как и положено женщине из рода Нейзер. Твоя племянница, графиня Аньянка Нейзер, как войдет в детородный возраст и выйдет замуж за моего сводного брата, тоже станет Видящей. И, как и ты, будет блистать на балах, обедах и праздниках… А я — я буду мотаться по тюремным камерам, пыточным и допросным. И использовать свой дар, как кузнец — полуторный меч: выковыривая гнутые гвозди из колоды… Ты искренне считаешь это будущим? И можешь сказать, что за меня рада?
