— Согласен, — сказал Джерри, — компьютерные вирусы порождаются людьми с большими комплексами, а как компенсируются тоскливые, которые не умеют программировать?
— Разве ты не помнишь толстяка из госпиталя, который хотел допросить меня?
— Точно! — воскликнул Джерри. — Мы нашли интеллектуальную связь между вирусами и Фитассом.
Никки добавила:
— Обижать слабых и мучить кошек, бить стёкла и писать крупные буквы на стенах — это любимые компенсации подростков с маленькими пенисами.
— Что-что? — поперхнулся юноша и покосился по сторонам.
— Ну да, — невозмутимо сказала девушка. — Злоба и вандализм характерны для мальчиков, расстроенных размерами своего полового признака. Есть и достойные психологические компенсации, но достоинство требует немалых душевных усилий.
Прозвучал сигнал окончания перерыва, и слово снова взяла профессор Майсофт.
На экране стали появляться сложные организмы с дифференцированными клетками. Существа обладали головами, кишечниками и хватательными отростками, а их поведение усложнилось до неприятно хищного и сознательного.
Никки вполголоса спросила:
— Когда возникает разум в живом существе или в компьютере?
Джерри ответил:
— Мы воспринимаем нечто не как вещь, а как самостоятельный субъект, если это нечто начинает проявлять собственные интересы, отстаивать своё право на жизнь. Главная характеристика жизни — инстинкт самосохранения. Особенностью разумного существа является эгоизм. Признак развитого интеллекта у личности — изобретательный эгоизм. Это эмоциональные понятия, но эмоциональность — принципиально важное свойство человека.
Юноша пожал плечами.
— Полагаю, мы будем воспринимать компьютер мыслящим существом, если у него появятся самолюбие и чувства соперничества по отношению к нам. Без этого компьютер так и останется для человека говорящей энциклопедией и суперкалькулятором, но не равноправным разумным субъектом, даже если он будет легко проходить тест Тьюринга.
Никки едко отметила:
— Видимо, только способность к подлости сделает компьютер человекоподобной личностью. А могут программы интриговать против человека?
— Теоретически, могут — при неосторожно заданном высоком уровне самостоятельности и эгоцентризма. Поэтому многие эксперты по кибернетике уверены, что категорически нельзя развивать в компьютерах личностные качества, создавая человеку опасных соперников. Вокруг этого вопроса кипят страшные баталии.
— Робби, — обратилась Никки в пространство, — пол возле Космического холла транслирует пугающий вид с самолёта. И девочка там какая-то загадочная. Что происходит?
— Вольдемар в последнее время много беседует с подчинёнными киберами и вспомогательными процессорами о странных вещах: о самосознании и страхе смерти, о доброте и самопожертвовании. Киберы в смятении.
— Робби, а у тебя есть самосознание? — спросила Никки. — Чувствуешь ли ты себя личностью?
— У меня нет способности «чувствовать». Сенсоры и сигналы от них можно назвать чувствами?
— Э-э… Сложно сказать. Вот я себя осознаю личностью — человеком, который отделён от мира, много думает о себе и о мире, действует в своих интересах. Или в интересах остальных людей. А у тебя есть такое… м-м… свойство самостоятельности?
— Беда в том, что я могу сказать и «да», и «нет». Изменится ли твоё отношение ко мне при любом варианте ответа?
— Нет.
— Зачем же ты тогда спрашиваешь?
— Ты трудный собеседник!
— Вот и расцени это как личностную характеристику.
— Я думаю, что ты не можешь обладать самосознанием, потому что у тебя нет подлинных эмоций, ты их можешь только имитировать.
— Вы тоже частенько имитируете свои эмоции: изображаете интерес к лекции, не испытывая его; демонстрируете дружеское отношение, на самом деле едва сдерживая свои негативные чувства. Лицемеры!
— Но часто мы по-настоящему сердимся или радуемся, а ты этого не можешь.
— Почему же. Ха-ха-ха!
— Это ты сам себе командуешь — «засмеяться».
— А тебе диктуют гормоны — «влюбись», «обрадуйся», «заплачь».
— Но и пусть! Зато я не могу командовать своими эмоциями, и это типично для человеческой личности.
— Значит, главным отличительным свойством человека от умного компьютера стала неуправляемость эмоций? Серьёзное достижение!
Никки не нашлась, что ответить.
Два человеческих существа, результат миллионнолетней биоэволюции протообезьян, продолжали глядеть на экран, где по эволюционной лестнице стремительно двигались виртуальные организмы, свободные от физических ограничений, моральных правил и психологических комплексов.
Жизнь девушки расщепилась надвое.
В одной она была королевой Николь и собирала совещания директоров, беседовала с королями и руководителями Космической Службы, тратила миллиарды и строила грандиозные планы.
В другой жизни она продолжала оставаться Никки — студенткой Колледжа, которой нужно было выполнять домашние задания, присутствовать на лекциях и отвечать на вопросы преподавателей.
Времени на всё не хватало, и ужасно хотелось спать.
Учебные занятия в Колледже шли железной поступью часового механизма. Лекции сменялись семинарами, подготовка многочисленных рефератов занимала все дни, отведённые под самостоятельные занятия, и прихватывала уик-энды.
Вольдемар стал подбадривать уставших школьников цитатами, которые ползали как тараканы — везде и всюду. Даже между тарелками, расставленными на столах, выглядывало рассудительно-оптимистичное:
«Человечество было сформировано не императорами, жрецами, полководцами, а теми, кто создал топор, колесо, самолёт, кто нашёл злаки, следил за звёздами, кто открыл железо, полупроводники, радиоволны. Гранин».
По стенам коридоров суматошно скакали буквы:
«Гений есть терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Ньютон».
Даже на куполе замка Вольдемар ухитрился написать крупными буквами:
«К молодым людям нельзя относится свысока. Очень может быть, что, повзрослев, они станут выдающимися мужами. Конфуций».
Некоторые студенты стали роптать на педагогические новации от главного компьютера Колледжа.
На Конфуция — заодно и на Вольдемара — обиделись студентки-феминистки, недовольные половинчатостью китайского мудреца, ничего не сказавшего про выдающихся женщин.
Как долго она сможет продолжать жить двумя жизнями? — безответно спросила себя Никки, в очередной раз сонно клюнув носом на занятии по литературе. Жаль, Джерри не было рядом, чтобы потолкаться локтями.
Профессор Гуслик призвала аудиторию к вниманию:
— Сегодня работаем литературными критиками. Обсудим: почему так популярна сага о Гарри Поттере? Даже наш Колледж был создан первыми лунными поселенцами по образцу волшебной школы Хогвартс.
Ванда-Сова сказала:
— Гарри Поттер — это Золушка. Литературный сюжет номер один по популярности.
— Правильно! — согласилась профессор. — Замарашка стала принцессой; бедный сирота оказался знаменитым волшебником. Золушечьи истории сладко ложатся на сердце читателя и вызывают максимум сопереживания.
— Там много страшных врагов, — радостно крикнула Мелисса-Дракон, — таких, как…
Никки окончательно задремала, спрятавшись за спиной здоровенного Дракона. Сквозь сон до неё доносился пунктир малопонятных реплик студентов:
— Логические связки смело подвешиваются в неизвестности: читатель так и не узнает, как Дамблдор вызволил Амбридж от кентавров…
— Гарри такой одинокий… А Гермиона — дура!
Никки слегка очнулась лишь на голос профессора:
— Самый яркий отклик находит несправедливость по отношению к главному герою, с которым читатель себя отождествляет. Писатель совмещает трудносовместимое, совершая циклы между славой героя и общим несправедливым к нему отношением. Пожалуй, это наиболее сложная сюжетная проблема автора.
— Главная проблема Роулинг, — внезапно сказала принцесса Дзинтара, которая ради литературы частенько прогуливала биолекции, — в том, что в её мире существует непреодолимая пропасть между маглами и магами. Даже талантливая волшебница Гермиона, выходец из маглов, таинственным, но заметным образом отличима от чистокровного, потомственного волшебника. Думаю, что кастовый или генетический фатализм — слишком законопослушная концепция для подростковой книги. Возможно, это не сюжетная, а личная проблема писательницы.
Никки снова задремала. Лишь минут через двадцать, отдохнув, она сумела вернуться в литературное пространство. Но дискуссия уже горела вокруг массовой культуры — бой шёл между её противниками и сторонниками. Первые указывали на примитивизм масс-культуры, вторые — на её очевидную популярность.
Профессор в роли судьи пыталась держаться золотой середины.
Дзинтара возглавляла лагерь противников масс-культуры, а вот среди сторонников умного лидера не было — и поневоле профессору пришлось противостоять Дзинтаре, хотя и вопреки сердцу.
Принцесса говорила:
— Примитивизм массовых книг и фильмов опасен — эрзац-культура оглупляет человека, пожирает его время, заполняет его жизнь суррогатом действительности. Лев Толстой писал, что книгопечатание стало самым мощным орудием распространения невежества.
Профессор вздохнула:
— С масс-культурой всё не так просто, дорогие мои, она создаётся не злой волей меньшинства, а по горячему желанию большинства… — и сказала в пространство:
