Том 6. Пьесы 1901-1906

Поля. Я тоже знала все вперед…

Нил. Ну? Знала? Это хорошо… Эх, хорошо жить на свете! Ведь хорошо?

Поля. Хорошо… милый ты мой друг… славный ты мой человек…

Нил. Как ты это говоришь… вот великолепно сказала!

Поля. Ну, не хвали… надо идти… надо идти… придет кто-нибудь…

Нил. А пускай их!..

Поля. Нет, надо!.. Ну… поцелуй еще!..

(Вырвавшись из рук Нила, она пробегает мимо Татьяны, не замечая ее. А Нил, идя за ней с улыбкой на лице, увидал Татьяну и остановился пред ней, пораженный ее присутствием и возмущенный. Она тоже молчит, глядя на него мертвыми глазами, с кривой улыбкой на лице.)

Нил (презрительно). Подслушивала? Подглядывала? Э-эх ты!.. (Быстро уходит. Татьяна стоит неподвижно, как окаменевшая. Уходя, Нил оставляет дверь в сени открытой, и в комнату доносится суровый окрик старика Бессемёнова: «Степанида! Кто угли рассыпал? Не видишь? Подбери!»)

Занавес

Действие третье

Та же комната.

Утро. Степанида стирает с мебели пыль.

Акулина Ивановна (моет чайную посуду и говорит). Говядина-то сегодня не жирна, так ты сделай вот что: от вчерашнего жаркого сало должно остаться, — ты его запусти во щи… они и покажут себя жирными… Слышишь?

Степанида. Слышу…

Акулина Ивановна. А телятину будешь жарить — масла-то много не вали в плошку… в середу пять фунтов я купила, а вчера, смотрю, уж и фунта не осталось…

Степанида. Стало быть — вышло…

Акулина Ивановна. Знаю, что вышло… Вот у тебя его в голове-то сколько… как у мужика дегтя в мазнице…

Степанида. Нешто вы по духу не слышите, что я деревянным из лампадки мажусь?

Акулина Ивановна. Ну, ладно уж… (Пауза.) Куда тебя утром Татьяна-то посылала?

Степанида. В аптеку… За спиртом нашатырным… Поди, говорит, купи мне на двадцать копеек нашатырного спирту…

Акулина Ивановна. Видно, голова болит… (Вздыхая.) То и дело хворает она у нас…

Степанида. Замуж бы выдали… Оздоровела бы сразу, небойсь…

Акулина Ивановна. Не больно-то легко нынче замуж выдать девицу… а образованную-то… еще труднее…

Степанида. Приданое хорошее дадите, и образованную кто-нибудь возьмет…

(Петр выглядывает из своей комнаты и скрывается.)

Акулина Ивановна. Не увидят мои глазыньки этой радости… Не хочет Таня замуж выходить…

Степанида. Где уж, чай, не хотеть… в ее-то летах.

Акулина Ивановна. Э-эхе-хе… Кто вчера у верхней-то постоялки в гостях был?

Степанида. Учитель этот… рыжий-то.

Акулина Ивановна. Это у которого жена сбежала?..

Степанида. Ну, ну, он! Да акцизный… такой… худущий да желтый с лица-то…

Акулина Ивановна. Знаю! На племяннице Пименова купца женат… чахоточный он, слышь…

Степанида. Ишь ты… Оно и видать…

Акулина Ивановна. Певчий наш был?

Степанида. И певчий, и Петр Васильич… Песни орал певчий-то… часов до двух орал… вроде как бык ревел…

Акулина Ивановна. Петя-то когда воротился?

Степанида. Да светало уж, как дверь-то я ему отперла…

Акулина Ивановна. Охо-хо…

Петр (входит). Ну, Степанида, возись скорее и уходи…

Степанида. Сейчас… Я сама рада скорее-то…

Петр. А рада — так больше делай, да меньше разговаривай… (Степанида фыркает и уходит.) Мама! Я вас не однажды просил поменьше разговаривать с ней… Ведь это же нехорошо, — поймите вы, наконец! — вступать в интимные беседы с кухаркой… и выспрашивать у нее… разные разности! Нехорошо!

Акулина Ивановна (обиженно). Что же, у тебя прикажешь спрашиваться, с кем говорить мне можно? Ты своей беседой меня с отцом не жалуешь, так позволь хоть со слугой-то слово сказать…

Петр. Да поймите же, что она вам не пара! Ведь, кроме сплетни какой-нибудь, вы от нее ничего не услышите!

Акулина Ивановна. А от тебя что я слышала? Полгода ты живешь дома-то, а ни разу с матерью своей родной часу не просидел вместе… ничего-то не рассказал ей… и что в Москве и как…

Петр. Ну, послушайте…

Акулина Ивановна. А заговоришь когда, — одни огорчения от тебя… То — не так, это — не эдак… мать родную, как девчонку, учить начнешь, да укорять, да насмехаться…

(Петр, махнув рукой, быстро уходит в сени. Акулина Ивановна вслед ему.) Ишь, вот сколько наговорил! (Отирает глаза концом передника и всхлипывает.)

Перчихин (входит. Он в рваной куртке, из дыр ее торчит грязная вата, подпоясан веревкой, в лаптях и меховой шапке.) Ты чего куксишься? Али Петруха обидел? Чего-то он мимо меня, как стриж, вильнул… даже здравствуй не сказал. Поля — здесь?

Акулина Ивановна (вздыхая). В кухне, капусту шинкует…

Перчихин. Вот у птиц — хорош порядок! Оперился птенец — лети на все четыре стороны… никакой ему муштровки от отца с матерью нет… Чайку тут мне не осталось?

Акулина Ивановна. Ты, видно, тоже птичьих порядков придерживаешься в своем- то быту?

Перчихин. Вот именно, это самое! И хорошо ведь! Ничего у меня нет, никому я не мешаю… вроде как не на земле, а на воздухе живу.

Акулина Ивановна (презрительно). И никакого уваженья от людей не имеешь. На, пей… холодный только чай-то… да и жидковат немного…

Перчихин (поднимая стакан на свет). Не густо… ну, спасибо, хоть не пусто! В густом-то еще, пожалуй, увязнешь… А что до уважения, так сделайте милость, не уважайте… я сам никого не уважаю…

Акулина Ивановна. А кому оно, уважение твое, нужно? Никому…