учитель.
— Какое? Я, брат, по чистой совести, могу тебе дать один рубль пятьдесят копеек в месяц!
— Полтора рубля?!
— Серебром! Получай — и с богом принимайся.
Учитель рассчитал, что полтора рубля в месяц — это будет maximum по семишнику за час работы.
Семишник за час умственного труда — унизительно дёшево, и предложение этого семишника — варварски глупо.
— Ну, нет, мы не сойдёмся, — сказал учитель.
Купец удивился.
— Чего ты пыжишься, скажи на милость? Вашего брата, учёных, уйма без делов шляется. Я, брат, найду и такого, который с меня полтину в месяц возьмёт… Так-то… Больно ты чобуньковат. Фря какая! Полутора рублей ему мало… Десять целковых дай… Ишь! Я за десять-то рублей в месяц верхом на человеке кататься буду.
— Прощайте!
— Прощай — не стращай… Горд ты, брат. Видно, ещё у воды без хлеба не сиживал? Постой, погоди! Хошь, прибавлю? Кажинный день два стакана чаю буду давать — хошь? Полтора, значит, целковых и стаканов сорок, а то полсотни чаю в месяц. Идёт?
Не сошлись…
Да, вот он каков, этот купец Т.
Оценивая так дёшево просвещение и интеллигентный труд, он плохо понимает, что творит.
Нельзя не порадоваться тому, что он так плохо понимает это.
Ибо существует мнение, что чумазый скоро захватит жизнь в свои руки, захватит, исковеркает и испачкает её.
Ну, это не скоро будет, если чумазый сохранит в себе первобытность отношения к людям и взглядов на просвещение.
При таком плохом понимании жизни и запросов современности, как у купца Т., трудно купцу Т. доминировать над жизнью и верховодить людьми.
Зелен…
Не созрел…
Прошлый раз я говорил о том, как в уфимских железнодорожных мастерских дерутся.
Говорил я на основании письма, присланного мне некиим уфимским человеком, но рассказать всё, что было сообщено мне в письме, — не мог.
Тем не менее и то, что я рассказал, возымело действие, как снова сообщает мне мой уфимский корреспондент.
Толкуйте там, что пресса не имеет влияния на жизнь!
Вот вам доказательство противного.
Когда номер «Самарской газеты» с намёками на железнодорожные порядки попал в руки начальства, оно сейчас же нашло среди рабочих одного из невинно битых людей, к своему несчастию, ещё и грамотного, и предъявило ему номер.
— Это что?
— ?!
— Нет-с, это твоего ума дело. Мы тебе советуем поостеречься… да-с. Позаботься, чтоб на предбудущий раз такие писания были невозможны. Сор из избы не выноси. А то!..
Ни в чём неповинный малый возмутился.
— Да это писал не я! Какие у вас доказательства, что это именно я?
— Ты грамотный?
— Да!
— Ага! Ну и достаточно! Так ты и помалкивай. Понял?
Малый ничего не понял, но, конечно, замолчал. Кто-то, что-то, о чём-то написал, а он,
ничего не ведая, оказался во всём этом виновен.
Ясно — пресса влияет на жизнь.
Вот факт из области уфимского скулодробления.
Обвинённый в писательстве человек, по словам моего корреспондента, имел суждение о каком-то служебном деле с мастером токарного цеха Т.
Мастер — это тоже начальство — горячился и говорил лаконично и красноречиво…
— Ну? Да! Э! Х-хе! Болван! О? Дурак! Н-но? Х-ха!
А когда увидал, что всё это недостаточно убеждает его собеседника, то употребил самый веский аргумент и дал собеседнику в зубы…
Тот пожаловался начальству.
Начальство выслушало жалобу и положило такую резолюцию:
«А не надо было выводить человека из терпения».
Зачем выводить его из терпения? Конечно, если и меня вывести из терпения, и я буду бить.
И ещё как вздую! Идите и не выводите человека из терпения.
Жалобщик ушёл сконфуженный.
Встречается с ним мастер Т.
— Ну что, пожаловался?
— Отстань…
— Пожаловался, ха-ха-ха!
— Скажи, чего ты надо мной издеваешься?
— Я? Я и ещё тебе в зубы дам!
И мастер дал жалобщику ещё в зубы. На, жалуйся!
Но тот уже не пошёл жаловаться.
Какой в этом смысл?
Он решил проглотить пару зуботычин в чаянии, что третья последует ещё не скоро.
Но — увы! Он не обрёл в смирении покоя.
Кто-то написал о происшествии мне, я тоже написал, а начальство прочитало и прописало жалобщику выговор, повергший его в трепет.
Увы, ещё раз! Не буду больше писать о битых — их и за это бьют.
Недавно в Самаре был такой анекдотический случай.
В одном учреждении заметили, что некто из служащих не приходит работать.
Заметив это, начальство решило:
— Оштрафовать его!
Оштрафовали.
Но и это не подействовало на строптивого служащего, — он всё не являлся работать.
«Гм! Странно!» — думало начальство.
И вдруг оказалось, что этот служащий не ходит работать потому, что он умер.
Тогда начальство ещё подумало и пришло к убеждению, что смерть — причина, вполне уважительная для того, чтоб не являться на службу.
Сложило ли оно с покойника штраф, не знаю.
Думаю, что сложило, потому что с покойников крайне трудно взыскать что-либо за невозможностью определить место их жительства.
История — не вся, в ней нет средины.
Дело, видите ли, в том, что этот служащий, прежде чем умереть, заболел, как это очень часто и совершенно «ни к чему» делают люди.
