выпил ледяной воды, разболелся и умер. Так и остался в семье один ребенок, которому дали имя Крузо.
Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских.
В этот прохладный майский вечер чорбаджи[1] Марко, одетый по- домашнему, с непокрытой головой, ужинал со своими домочадцами во дворе.
Техасский олень, дремавший в тиши ночной саванны, вздрагивает, услышав топот лошадиных копыт. Но он не покидает своего зеленого ложа, даже не встает на ноги. Не ему одному принадлежат эти просторы — дикие степные лошади тоже пасутся здесь по ночам. Он только слегка поднимает голову — над высокой травой показываются его рога — и слушает.
Выделенные таким образом начала начинают жить своей собственной жизнью и соединяются силой странных межтекстуальных притяжений и отталкиваний, так, как когда-то это предрекали Эмпедокл, Анаксагор и Демокрит. Если быстро читать их одно за другим, они сольются и начнут двигаться, как кадры кинопленки, завертятся в одной общей кинетике, которая перемешивает героев и события в какую-то новую историю. Начало из Сэлинджера, гнушающееся началами в стиле «Дэвида Копперфилда», плавно перетекает именно в этот вводный пассаж из Диккенса. За ним сдержанно представляется первая фраза из «Повести о приключениях Артура Гордона Пима», чтобы раствориться в обстоятельном рассказе из «Острова сокровищ». Далее без всякой видимой связи бай Ганю рассказывает историю о Винетту, а куртуазное французское описание салона из «Войны и мира» радостно перетекает в привычное повествование об одном послеобеденном угощении пашалиманским вином с яблочными дольками в доме господина Петко. И как история, начавшаяся во время этой дружеской беседы, появляются первые строки из «Робинзона на своем острове», между прочим, переведенного все тем же господином Петко. Другой перевод этой книги, который присоединяется к данному ряду, стоит особняком и воспринимается как совсем иная история. Где-то в этом месте роман решает стать семейным и объединяет семейство Облонских с семьей чорбаджи Марко, ничуть того не смущаясь (чего смущаться? — одна семья русская, другая — прорусская): так и так в обоих семействах что-то смешалось, кто-то скачет через забор — Иван Кралич или Каренина, какая разница? Даже техасский олень где-то в прерии вздрагивает от поднявшегося шума.
Мир — это одно целое, и роман — то, что соединяет все воедино. Начала приведены, комбинаций — бесчисленное множество. Каждый из героев освобожден от предопределенности своей истории. Первые главы обезглавленных романов начинают носиться в пустоте, как панспермии, и производят множество возникновений, так ведь, Анаксагор?
Или как хорошо, хотя и чересчур эмоционально, заметил Эмпедокл: «Из земли пробивалось множество разных голов, не имеющих шеи, и голые руки раскинулись в стороны, плечи отдельно витали, и безумно глаза озирались окрест, лбов над собой не имея; соединиться пытались друг с другом…» С этого момента все может развиваться по совершенно произвольному сценарию — Всадник без головы может появиться на приеме у Ростовых и начать ругаться голосом Холдена Колфилда. Может случиться все что угодно. Но в Романе начал ничего не будет описано. Он будет давать только первый толчок, и ему хватит деликатности всякий раз уходить в тень нового начала, оставив героев сочетаться по воле случая. Именно это я бы и назвал Естественным романом.
Мой развод с женой не был долгим и мучительным. Сама процедура длилась не более 4–5 месяцев, что считалось вполне нормальным. Мы, конечно, заплатили какую-то сумму, чтобы все прошло как можно быстрее. Я думал, мне будет легко это пережить. Моя жена — тоже. На первом слушании, которое продолжалось не более двух минут, мы подтвердили, что наше решение «окончательно и бесповоротно». Судья оказалась грубой. У нее были волосатые руки и большая родинка слева, прямо на носу. Она назначила дату второго слушания, дав нам три месяца на то, чтобы помириться, и позвала следующих. Мы решили пройтись пешком.
— Ну вот, у тебя есть время до второго слушания, чтобы все решить, — начала разговор моя жена.
Я представил себе, как на разводе присутствуют все те гости, которые были в загсе на нашей свадьбе. Все-таки эти два ритуала очень взаимосвязаны. Было бы справедливо, если тогдашние свидетели явились бы и сейчас. По крайней мере, нам удалось бы избежать неприятной необходимости информировать каждого по отдельности: что мы уже разведены, что на звонки по старому номеру я уже не отвечу и так далее. А еще мне представилось, как самые близкие родственники плачут, пока мы произносим наше «окончательное и бесповоротное да» в ответ на вопрос судьи. Но они плакали и на свадьбе.
— Выходит, что брак существует между двумя «да», — сказал я, чтобы уклониться от ее реплики.
Беременность моей жены была уже заметна.
Давайте продолжим в другой раз, а? Все равно до последнего и окончательного слушания еще есть время.
«Свадьбы растений»
Беременность моей жены была уже заметна. У этой невинно звучащей фразы — двойное дно, если я вам скажу, что… как бы это так выразиться… автором ее беременности был не я. Отцом был другой, а она по-прежнему была моей женой. Беременность сказывалась на ней положительно — она вносила какое-то успокоение в движения, приятно округляла ее острые плечи.
Я провожал ее домой после последнего слушания о разводе. Что делают люди в таких случаях? Несколько дней назад я снял квартиру поблизости, и Эмма предложила безумную, как мне показалось, идею сфотографироваться вместе в последний раз. Совсем как на свадьбе. Мы зашли в первое попавшееся фотоателье. Фотограф был из тех милых разговорчивых старичков, которые во что бы то ни стало хотят знать, по какому поводу делается фотография. «Семейная?» — как будто от этого зависел выбор диафрагмы. Он слишком долго рассаживал нас, заставил меня ее обнять, потом попросил нас взяться за руки, поворачивал наши лица друг к другу, смотрел в объектив и снова шел к нам. Наконец щелкнул, завалил нас пожеланиями счастливой семейной жизни и множества детей, о чем по моей жене нетрудно было догадаться, и отпустил нас с миром.
Мне хочется, чтобы кто-нибудь сказал: этот роман хорош, потому что соткан из колебаний.
