Travel Агнец

Который один за всех, а мы все каждый сам за себя. И Он с этим тоже смирился. И ей уже можно будет иметь имя, потому что она не будет дочерью самурая, а будет кем-то совсем другим, это будет другое качество. И она не будет полукровкой, а будет с рождения целостной и настоящей. Но это будет в абсолютном никогда.

А все, что происходит в абсолютном настоящем — абсолютно ненастоящее. В смысле — ненатуральное. Деревья — не деревья, а «зеленые насаждения», пруд — не пруд, а «природное водохранилище», животные — не животные, а «крупный рогатый скот», или «домашние питомцы», или «братья наши меньшие» (слон, например, и потом, можно спросить — почему братья, а не сестры? — но это уже феминизм — почти перверсия — не буду спрашивать), птицы — «пернатые друзья», ветер, снег, Дождь — «движение атмосферного фронта», любовь — «брачные отношения» (спасибо, что не «брачный период») или «партнерские отношения» (партнерство во имя мира), флирт заменен поваренной книгой — «возьмите одного свежего мужчину, хорошенько промойте ему мозги, добавьте стакан нежности, две столовых ложки здравого смысла, щепотку ревности, пригоршню страсти, медленно доведите до кипения и употребляйте, соблюдая технику безопасности. Не использовать вблизи подруг, хранить в сухом, теплом месте при умеренном доступе его друзей, перед употреблением заболтать». Майя — архаичный народ, не сумевший изобрести колеса, солнце — не звезда, а — Солнце, источник жизни на Земле, Пушкин — гений, Лермонтов — гений, а Бродский — лауреат Нобелевской премии. Весна — время года, а год — чье время? Одноразовые стаканы, одноразовые носовые платки, одноразовые шприцы, одноразовое человечество. И я хочу спросить Бога — как Ему этот один раз? Он был в курсе, что первый блин комом? Или у Него безотходная технология?

Лес — это «зона отдыха», а если очень хороший лес, то — «заповедник». От слова «заповедь». И в нем должно быть все, как заповедано. Но одно дело заповедать, и совсем другое — чтобы было. Заповедями занимается законодательная власть, а заповедником — исполнительная. И это две совершенно разные власти. Это очень удобно — разделение обязанностей. Все правы, все — при деле, каждый — при своем, и — ничего не происходит. И Мужчина — это законодательная власть, — если люди хотят быть вместе, то они будут вместе, а если не хотят, то, значит, не судьба, — а Женщина — исполнительная власть. Но Мужчина хочет, чтобы они были вместе, и при этом — врозь, а Женщина — чтобы вместе, и при этом — вместе. И это два совершенно разных желания. Но бывает еще так, что хотят быть вместе, но не потому что действительно хотят, а как будто что-то ими хочет, и они чувствуют, как их влечет друг к другу, но что влечет — непонятно, и оно. настолько сильнее людей, что необходимо действовать, и проще всего решить, что это любовь, и попробовать заняться любовью, а вдруг получится, — инициация женщин в новое пространство всегда происходит через постель — а как же быть с «не прелюбодействуй» в христианстве? — в христианстве для женщин не предусмотрена инициация: «ибо не муж от жены, но жена от мужа; и не муж создан для жены, но жена для мужа», — но может быть и так, что не выйдет, то есть не любовью заняться не выйдет, а от всех этих экспериментов только еще большее остервенение появляется, и что они ни делают друг с другом — гуляют, ругаются, смеются, медитируют, идут в ресторан, молчат, убивают, спорят, молятся, ненавидят, не видятся месяцами, любят — все это не помогает. Все это не дает ответа и не приносит покоя. — Почему ты все время противопоставляешься? Почему тебе обязательно надо показать, что ты не такая, как все? Зачем ты коверкаешь слова? Кому нужен этот стеб? — Я не противопоставляюсь. Я пытаюсь защититься от окружающего меня абсурда. А идеальная защита — ее отсутствие. Когда ты становишься частью абсурда, и он просачивается сквозь тебя и живет дальше своей жизнью, не разрушая тебя. Нельзя взломать открытую дверь. — А захлебнуться не боишься? Пока он просачивается? Это все философия. В жизни такое невозможно. Ты слишком много думаешь. Тебе надо запретить читать. — Это ты слишком много думаешь и поэтому делишь на жизнь и философию. Я просто живу, и мне плевать, как это выглядит со стороны. А игры с языком и его структурами — это очень сильная магическая практика. Особенно в России. — Есть такая притча. На базаре в одной из китайских провинций торговал купец. Ну и он с каждым годом становился все богаче и удачливее благодаря уму и изворотливости. Короче, все в порядке, все дела. Но вдруг у него возникли проблемы. Разбойники украли товар, неурожай на плантациях, заболел сын, трам-пам-пам, мужик начал ласты клеить (— про «ласты» — это дословный перевод с китайского? — с японского), кинулся там ко всяким колдунам, и один направил его к монаху-отшельнику, живущему в каком-то там храме в лесу. Ну, короче, он нашел этого монаха, и тот ему говорит, мол, так и так, правитель нашей области гневается на тебя. Пойди к нему и спроси, в чем дело. Ну, тот отправился к правителю, добился приема во дворце, упал к его ногам, «господин, я бедный купец одной из твоих провинций, монах из храма сказал мне, что ты за что-то гневаешься на меня, но я, типа, не понимаю в чем дело», ну а правитель ему говорит: «полгода назад я проезжал по базару в твоем городе, и ты в это время вышел из дверей своей лавки, мне не понравилась твоя улыбка, и я разгневался на тебя…» — короче, все умерли — короче, надо жить так, чтобы даже твоя улыбка не могла выдать тебя — надо жить так, чтобы даже если твоя улыбка выдала тебя, ничей гнев не мог бы пробить твою защиту и разрушить твое пространство. Мы вернулись к началу. Лучшая защита — это… Твой купец, как и ты, слишком надеялся на себя. — А ты на кого надеешься? — Ни на кого. Я стараюсь попасть в резонанс с той силой, которая хранит меня, прет сквозь меня, ведет, не знаю как еще — словами.

Но для того, чтобы попасть в резонанс и научиться удерживать его, нужны годы, а мир слишком текуч и изменчив, и слова слишком часто — слова, а жизнь — отдельно, и моменты, когда слово — это Слово, и Слово — это жизнь, и Слово — у Бога, и, ergo, жизнь — у Бога (у Христа за пазухой), и жизнь есть Бог — эти моменты можно пересчитать по пальцам. Но та сила, которая владеет тобой или прет через тебя, не имеет ничего человеческого. Она не делит на чистое и грязное, моральное и аморальное, доброе и злое, и она не прощает измены, не эмоционально не прощает, а просто лезет дальше и перемалывает тебя, и хорошо еще, если выживешь, у нее свои цели, Или она сама — и цель, и средство одновременно, но тогда — причем тут ты, для чего-то третьего? Но у нас нет для этого слова. А как быть со свободой воли? Или свобода воли на то и существует, чтобы осознать присутствие этой силы и научиться с ней работать?

Некоторые востоковеды считают, что Будда не был царевичем. Что его благородное происхождение — вымысел, призванный подтвердить его статус в условиях традиционного общества. Мол, человек из простой семьи, из низшей касты, даже достигший просветления, не имел бы такого количества учеников и не стал бы настолько известным. Так сказать — нирвана нирваной, но не надо забывать о социальной энтропии. Это бред. Будда должен был реально Находиться на верхушке социальной иерархии, чтобы энергия, накопленная в его клане, дала бы ему дополнительный потенциал для развития. Но, вероятно, кровь тоже играет большую роль. Какие-нибудь гены из восьмого поколения, о котором уже ничего не узнать. Какая-нибудь скифская прапрапрабабка, согрешившая с басурманином. Вероятно, есть места, где копится дополнительный ресурс, и нужно только научится туда попадать. И тогда будет остановлен круговорот беды в природе, этот наркоманский цикл кайфа и ломок, когда за каждый подъем и текст платишь депрессией и проколами, когда весь выбор состоит из двух зол — либо стать знаменитым снобом, либо остаться безвестным неврастеником, который с удовольствием бы стал известным снобом. Или это из нашей нынешней позиции некто выглядит снобом, а у него на самом деле — резонанс, о котором мы так мечтаем, и антропное замещено чем-то другим? И наши категории и ценности для него уже неактуальны? Но нам нынешним этого не узнать. И, вероятно, мы должны задвинуть куда подальше наши амбиции. И начать что-то делать. И попытаться понять друг друга. И стать как Будда. Или эта сила будет держать нас на коротком поводке, пока окончательно не добьет.

И это не любовь. Потому что любовь — это как у всех, а у нас по-другому. Вот я тебе сейчас руку выверну, а ты будешь вырываться, и все будут думать, что у нас любовь, а это не любовь, это мы приемы отрабатываем. А потом я буду ездить на лошади, а ты меня будешь ждать, и люди решат, что это любовь, а это никакая не любовь, это я тренируюсь, а ты медитируешь. Это у меня с лошадью любовь, а у тебя — с Дао. И главное — не мешать друг другу. И любовь — она и в Африке любовь, а у нас в Африке все было бы совсем по-другому. Даже придумать невозможно как. И когда любовь, все делают вместе, даже когда поврозь, а мы все делаем врозь, даже если каким-то чудом — и вместе. Потому что нас таких, какие мы есть сейчас, вместе в принципе быть не может. Вместе могут быть люди и те, кто почти как люди, но с другой стороны, не с той стороны, с которой мы почти как люди, а со своей. И они в пределе на плюс бесконечности стремятся к людям, а мы в пределе к плюс нулю. То есть для них это как бы цель, а для нас — как бы начало, и слово «как бы» как бы заменяет нам любовь. Это у нас как бы любовь. — Утром мы будем драться на палках, днем открывать наручники скрепкой, а вечером учиться стрелять. — Ты же умеешь стрелять. —