Доктор сердито натянул поводья и заставил коня остановиться.
— А я-то думал, что после стольких лет могу начать доверять тебе! Неужели ты до сих пор не уяснил такой простой вещи — после работы следует ехать прямо домой? — возмутился он. — Что это с тобой сегодня? А ну давай поворачивай!
Но Эскулап отказался подчиниться. Он дернул головой, освободившись, и вновь шагнул вперед. Доктор снова натянул поводья и остановил коня, но конь снова освободился и упрямо затрусил вперед.
— Ладно, будь по-твоему, — сдался наконец доктор. — Но учти: если меня в деревне никто не ждет и ты в очередной раз погнался за химерами, похлебки из отрубей тебе сегодня не видать, как своих ушей!
Он говорил с раздражением в голосе и сокрушенно вздыхая, однако больше не пытался развернуть упрямого Эскулапа. Он отлично знал, что на инстинкты старой доброй коняги сейчас следует полагаться больше, чем на человеческие. Даже у врачей и священников, чувства которых необычайно обостряются в случаях крайней необходимости и которые спинным мозгом чуют тех, кто в них нуждается, даже у них инстинкты развиты намного слабее.
Узкая тропа, по которой плелся Эскулап, вскоре влилась в относительно широкую дорогу, и доктор со своей бричкой стал частью того, что в этих наивных краях считалось оживленным дорожным движением: несколько двуколок, повозка, доверху набитая народом, с десяток молодых деревенских парней, пешком пылящих по дороге, и невероятное количество собак.
— Куда это вы все собрались? — поинтересовался доктор у седока одной из двуколок.
— На борцовский турнир, сэр.
— На борцовский турнир? — переспросил доктор и тут же почувствовал, как быстро улетучилась его усталость.
Он покрепче нахлобучил шляпу, подбодрил Эскулапа, и тот заметно оживил свой бег. Девонширская борьба по всем своим признакам была бесспорно крайне жестоким видом спорта. Поединки часто превращались в обычную бойню. Как врач, он не мог этого одобрять. Но как человек, родившийся и выросший в Девоншире, он всегда гордился ловкостью и мужеством своих земляков. К тому же, время сейчас военное и этот турнир может послужить хорошей тренировкой.
Когда доктор Крэйн доехал до деревенской лужайки, действо уже началось. Толпа, состоявшая из мужчин и детей, женщин и девушек, плотно обступила со всех сторон неглубокую квадратную впадину, поросшую густой травой. Это место было обтянуто канатами и служило рингом. Доктор остановил Эскулапа впритык к задним рядам зрителей с той стороны, где их было не так много. Бричка у него была высокая, так что он легко и беспрепятственно мог наблюдать за всем, что происходило на импровизированной арене. А Эскулап, почувствовав, что здесь ему предстоит весьма продолжительный отдых, замер на месте, как скала.
Огороженный канатами ринг был около двадцати ярдов в ширину. Внутри него, наблюдая за поединком, стояли трое судей, которые заправляли здесь всем. Это были, разумеется, известные борцы, искушенные во всех тонкостях этого вида спорта. Задача их состояла в том, чтобы следить за соблюдением правил и не дать свершиться чему-нибудь бесчестному на этом спортивном празднике. Все спорные моменты разрешались ими немедленно и без права на обжалование. У одного из судей, как было известно доктору, в кармане лежал кошелек с шестью или восьмью фунтами, пожертвованными на турнир состоятельными земляками. Это был приз победителю, выдававшийся на закрытии турнира. Поединки обычно начинались сразу после полудня и продолжались, бывало, до темна, причем возбуждение все усиливалось с течением времени. С сумерками по краям ринга зажигались фонари. Толпа напирала на канаты, и люди, напрягая зрение, продолжали внимательно следить за борьбой, пытаясь не пропустить ничего.
Правила были незамысловаты, но обязательны для соблюдения. Шум негодования поднимался за рингом всякий раз, когда кем-нибудь из борцов допускались нарушения этих правил. Борец мог произвести захват противника только выше пояса, но не ниже. Бить ногой можно было только ниже колена, — раздирая кожу, ломая кости, заставляя противника заливаться кровью, — но никак не выше. Особенно тут опасались ребят из Дартмура, которые славились тем, что лягались, как бешеные, а сами умели держать удары, поражая зрителей своей выносливостью. В конце первого круга турнира к продолжению борьбы приглашались те, кому удалось победить двух соперников подряд. Когда число таких борцов уменьшалось до восьми, каждому выдавали из кошелька по кроне. После этого восьмерка сильнейших в безжалостных схватках определяла самого сильного. Бои продолжались до тех пор, пока на ринге не оставался один- единственный ни разу не побежденный. Попасть в восьмерку сильнейших было большой честью для любого борца, но выйти из турнира абсолютным победителем… Это означало, что тебя во всем округе будут чтить больше, чем самого короля!
Доктор уютно устроился на своем месте и замер в приятном предвкушении. Погода благоволила устроителям турнира. День был просто создан для проведения поединков. Солнце светило не настолько ярко, чтобы слепить глаза борцам. Ветер был не настолько холодным, чтобы создать неудобства для зрителей.
«Кто еще может сравниться с англичанами в добродушии и разумной веселости? — подумал доктор, переводя взгляд то с одного румяного лица на другое, то с одного яркого платья на яркий плащ. — Никто».
Многие двуколки и повозки были украшены цветами и розетками из цветных ленточек. Насколько мог видеть доктор, тревога не омрачала ни одного лица. Страна вела войну, через неделю-другую все эти люди могли оказаться под пятой оккупантов, но они даже не вспоминали об этом. Поразительная, хотя и несколько раздражающая способность англичан быть счастливыми и не думать о приближающейся опасности до самого последнего момента!..
Несмотря на то, что это был праздник жестокой борьбы, доктор Крэйн не видел в лицах ни злости, ни истеричности. Решения судей не оспаривались, поражение в поединке не считалось чем-то позорным. Железно действовало правило «не бить лежачего». Раненые и выбывшие из дальнейшей борьбы тут же окружались всяческой заботой и им оказывались знаки внимания едва ли не такие же, как восьмерке сильнейших.
«Черт возьми! — подумал доктор, пробегая внимательными глазами по участникам турнира. — Неслабые ребята собрались! Где еще на белом свете увидишь такие широкие плечи, такие мускулы, такую силу? И это притом, что сейчас идет война и лучшие парни служат в армии».
Если же борцу недоставало физической силы, то он с лихвой искупал это ловкостью и подвижностью. Взять хотя бы того темноволосого паренька, который был тонок, как тростинка, — но очень проворен и демонстрировал такую силу в руках, какую от него нельзя было ожидать.
«Впрочем, он все же мало приспособлен для этого вида развлечения и вряд ли продержится на ринге долго, — сочувственно подумал доктор и добавил про себя: — А все равно славный малый!»
Постепенно все внимание доктора в ущерб остальным сосредоточилось именно на этом юном борце. Кто он? Уж больно не похож на деревенщину. Было в мальчике что-то породистое, и это не укрылось от доктора, который теперь уже следил только за ним. Казалось, он настолько проникся чувствами этого полуребенка, что сам почти ощущал, как натруженные легкие раздирают ноющую грудную клетку, сам испытывал страх, возникающий вместе с осознанием того, что у тебя стремительно убывают силы, и радовался приливу мужества, которое поднимается в душе вместе с отчаянной попыткой скрыть свою слабину. Доктору нравилось, черт побери, лицо этого парня, которое поражало своей противоречивостью. Ему нравилась чувственность, сквозящая в тонкой линии губ и в трепетных ноздрях, — совсем как у испуганной чистокровной лошади, — умный лоб мыслителя, упрямый очерк подбородка и темные глаза под густыми черными бровями.
Упал?..
Нет, не упал. В самый последний момент он удержал равновесие, умело переступив ногами.
Упал?..
Нет же. Наоборот. Он свалил своего соперника, положил его на лопатки молниеносным захватом и броском. Как ловко он это проделал! С такой быстротой, что противник и понять не успел, как все произошло.
Парнишка победил во втором подряд поединке и вошел в восьмерку сильнейших. Он заслужил эту честь своей ловкостью и мужеством, которым лично доктор дал самую высокую оценку. Он радовался победе
