испугалась, что ее холодная рука дрожала в руке аббата, ее пересохший рот глотал пыль, и она не могла вспомнить ни одного слова.
— Ты боишься, Стелла? — подшучивал аббат над девушкой, когда они поднимались на ноги. — А я-то думал, что ты никогда не боишься.
— Я боюсь крыс, грозы и Их, — призналась Стелла, и ее щеки покрылись стыдливым румянцем. — Я так испугалась, что не могла молиться о Захарии.
— Не показывай своего страха, вверь молитву о Захарии Богу, и этот ценный дар станет более приемлемой молитвой, чем любое повторение простых слов, — произнес аббат медленно.
Стелла взглянула на него, и ее глаза вдруг засияли радостью новой мысли. Теперь аббат очень часто дарил ей новые идеи — он всегда говорил медленно, как бы подчеркивая каждое слово, чтобы она складывала его идеи и бережно хранила для будущего. Осененная интуицией, Стелла знала, что эта мысль, если ее осуществить, коренным образом изменит всю ее жизнь.
Спускаясь по крутой тропинке, они радовались, что у них есть фонарь аббата, так как без него они с трудом отыскали бы путь в скалах. Раскаты грома теперь были ближе, и вспышки молний сверкали над бушующим морем, но дождя все еще не было. Аббат остановился у ворот госпожи Лорейн.
— Здесь мы попрощаемся, Стелла, хорошо? Я спущусь к берегу.
— Mon Pere! — открыла Стелла рот от удивления, — разве вы не пойдете домой, пока еще не разразилась буря?
Он взглянул на нее, улыбнувшись.
— Я не такой, как ты, Стелла. Я люблю шторм. Я мог бы стоять часами, наблюдая молнии над морем.
Девушка боролась с собой какое-то время, затем подошла к mon Pere и вложила свою руку в его.
— Я тоже пойду, — сказала она.
В какой-то момент он был готов отправить ее в постель, где она и должна была быть в этот час и в такую погоду, но он только крепче сжал ее руку, и они пошли вместе по улице, потому что аббат не мог запретить ее молитву. Смутно он припомнил древнюю легенду, которую слышал когда-то, волшебную сказку о девочке, чья храбрость спасла жизнь ее утопающего возлюбленного. Но не смутно, а с вызывающей внезапную острую боль ясностью он вспомнил страх Терезы перед грозой. Ее единственный страх, потому что она не упоминала о крысах. Это он ненавидел крыс и любых паразитов, и всю ту грязь и разложение, с которыми, ради любви Стеллы, намеревался познакомиться поближе в течение нескольких последующих дней.
Морской берег утратил знакомые очертания и превратился в какую-то ужасную, мертвую страну на разрушенной звезде.
Скалы казались бесцветными в мертвенно-бледных вспышках и были похожи на кости доисторических чудовищ; выкопанные из песка. Ветер постоянно усиливался, издавая рев, как будто большие крылатые демоны проносились над их головами, но земля оставалась в неподвижном ожидании.
Стелла решила, что она будет меньше бояться этого ветра, если подберет свои юбки вокруг себя и завяжет ленты на шляпке. Рев наверху и неподвижность внизу заставляли думать о том, что случилось бы, если бы большие крылья пролетели очень низко. Она не решалась взглянуть на небо, потому что знала, что там увидит Их. Море вздымалось, как ветер, и волны ревели и разбивались у их ног, бросая им в лицо белые клочья пены. При каждом раскате грома дрожь проходила по телу Стеллы, и каждый раз, когда сверкала молния, она бессознательно сжимала руку аббата крепче. Другая ее рука сжимала медальон, который она вынула из-под платья. Она всегда держала его так, когда ей надо было быть смелой, потому что знала, что ее мать была смелой.
Все-таки она выдержала и останется здесь до тех пор, пока аббат будет стоять, зачарованный необузданным ужасом этой сцены. Но она была избавлена от этого внезапным разрывом черного неба над ними, близким грохотом грома и потоками дождя. Это произошло так неожиданно, что широкие полосы стрел, выпущенных ветром, внезапно вернули мир в его нормальное состояние. Теперь ветер был просто ветром, рвущим их одежду и бросающим дождь им в лица; скалы снова выглядели обычными и иссеченные дождем волны разбивались менее яростно. Прежде чем Стелла успела промокнуть, аббат взял ее на руки, завернул в свой плащ и, повернувшись спиной к буре, зашагал по дорожке, которая вела обратно в Торре.
Он отчаянно укорял себя за то, что позволил себе стоять слишком долго, но Стелла смеялась, весь ее страх исчез. Несущие ее руки были сильными, как железо — сильнее даже, чем у отца Спригга, и она чувствовала себя в безопасности, как никогда прежде. Теперь она знала, что чувствуют цыплята, когда они спешат под крыло своих родителей во время бури, и ее смех слился со вздохом совершенного удовольствия. Они дошли до дома госпожи Лорейн, аббат открыл входную дверь и мягко опустил Стеллу в маленьком коридоре, сам оставаясь на коврике. Неся свечу, появилась недовольная Араминта.
— Боже мой, сэр, разве вы слышали, чтобы ребенка когда-нибудь выводили на прогулку в такую сырость и в такой час?
— Я приношу мои самые глубокие извинения, — сказал аббат смиренно.
— Я совсем не промокла, Араминта, — радостно сообщила, Стелла. — Месье де Кольбер нес меня.
Она сняла свою шляпку и стояла, улыбаясь ему. Но он не ответил ей улыбкой. Его лицо казалось серым при свете свечи, и он стоял, как окаменевший, уставившись на золотой медальон на шее Стеллы.
— Вас что-нибудь беспокоит, сэр? — спросила испуганно Араминта. — Вас не ударила молния?
— Стелла, медальон, — сказал аббат резко. — Где ты взяла его?
Резкость его тона была почти отталкивающей, и это так поразило Стеллу, что она бессознательно подняла руки, чтобы спрятать свое сокровище.
— Матушка Спригг дала мне его, — прошептала она.
Аббат оперся рукой о стену. «Глупец!» — проклинал он себя. Золотой медальон не редкость. Тот, который он подарил Терезе, был дешевым, хотя и лучшим из того, что он мог себе тогда позволить, и, возможно, в магазине была дюжина с таким же рисунком. Он сумел улыбнуться и поклониться удивленной девочке, все еще пристально смотрящей на него.
— До свидания, Стелла. Я буду в Лондоне в конце недели.
Входная дверь захлопнулась за ним, и он ушел.
— Ну, а я никогда! — облегченно заявила Араминта.
Стелла стояла почти неподвижно минуты две, ощущая себя крайне странно. Она чувствовала, что граф де Кольбер исчез навсегда, как исчез тот отшельник в ту ночь, когда он и Розалинда спасли ее возлюбленного во время шторма. Когда он вернется к ней снова, это будет уже не тот граф де Кольбер, а некто совсем другой. Стелла разжала руки и со счастливым вздохом опустила медальон под платье. Она знала, что Захария был уже спасен.
Глава V
Аббат ехал в Лондон под дождем и ветром — погода разразилась бурей, которая была одной из самых страшных на его памяти. Ему удалось занять место внутри дилижанса, и он сидел в своем углу, завернувшись в плащ от ледяных сквозняков, а дождливые капли, просачивающиеся сквозь крышу, ритмично капали ему на шляпу. Дилижанс был переполнен, и собравшаяся компания была ему не по вкусу.
Он удивлялся себе. Его поездка в Эксетер была необходимостью, и было условлено, что он отправится с приятелем Карейсов в прекрасной четырехместной карете, а теперь он трясся в не очень чистом дилижансе, который протекал и пах навозом, зажатый большинством, жующим хлеб с луком и проклинающим правительство голосами, которые били по чувствительным перепонкам его ушей самым болезненным образом. И почему? Потому что маленькой девочке, которую он любил, приснился кошмарный сон, и деревенский доктор прислал ему словесный вызов, который гордость не позволила аббату не принять.
Он отправился в погоню за дикими гусями без каких-либо убедительных причин. Какой он глупец! Он, должно быть, страдает ухудшением памяти, которым, как он знал, страдали все, кто жил подолгу в этом влажном климате Запада, среди этих округлых, зеленых и часто посещаемых феями и эльфами холмов
